Я поднялся.
— Поеду в лагерь, к Петьке. Боюсь я за него почему-то.
Фаэтон-автомат, узнав, куда мне надо, развязно сообщил:
— Недешево обойдется. Две сотни километров.
— Поехали… — Мне не хотелось ни на поезд, ни на вертолет. Тяжело было видеть людей. А на этой неторопливой машине к вечеру как раз успею на мыс Три Паруса, в лагерь «Зюйд-вест»…
И успел.
Ребята уже вернулись из похода. Смуглые, веселые. Многие так похожи были на Петьку, я вздрагивал. Но Петьки не было. Он вообще не приезжал в лагерь. Пожилая директорша сказала беспомощно:
— Он ведь ушел от нас в начале июня. Совсем. Забрал своего кота и ушел. Ничего не сказал. Лишь через три дня позвонил издалека, из Старотополя: «Не волнуйтесь за меня, я останусь здесь». — «Как останешься? — говорю. — Где, с кем?» А он отключил связь… Конечно, мы направили запрос в Старотопольское бюро по охране детства, в полицию. Оттуда сообщили, что сигнал принят, ведется розыск. А потом — ни звука. Оно и понятно — чужое государство…
Я вылетел в Старотополь в тот же вечер, был на месте ночью.
Утром позвонил в фирму «Барьер», Турунову. Изложил все как есть. Даже не скрыл на сей раз, кто я такой на самом деле.
Турунов был здесь единственный человек, на которого я мог хоть как-то положиться.
Но, кажется, надеялся я зря. Ефрем Георгиевич повздыхал и неуверенно обещал навести справки. Потом посоветовал:
— Вы все-таки обратитесь в Бюро по охране детства. Там должны регистрировать всех беспризорных…
Я не стал звонить, узнал адрес бюро и поехал туда. Потому что, пока ты в пути, есть надежда.
Меня без проволочек принял очень пожилой и очень усталый чиновник. Предложил без всяких эмоций:
— Оставьте данные мальчика и свой номер. Когда что-то выяснится, сообщим.
Я оставил. И вернулся к себе в отель «Морской». Почти сразу раздался сигнал «Агата».
— Господин Викулов? К сожалению, среди зарегистрированных безнадзорных детей вашего мальчика нет.
— Понятно… А что, есть и незарегистрированные? Чиновник утомленно глянул с экрана:
— Вы с Луны упали? Посмотрите, что делается в городе. Я пошел по Старотополю. Смотрел. Их было в самом деле много — помятых, бесприютного вида пацанов. Всяких — и совсем малышей, и почти взрослых. Только не было нигде Петьки.
И опять за мыслями о Петьке почти позабылась другая беда. Тем более что ту беду все равно исправить было нельзя. А Петька…
Я вышел на площадь Трех Церквей. Посмотрел на башню той церкви. Закрыл глаза. Ощутил себя мальчишкой, стоящим в подвале по колено в ледяной воде.
Блеск электрической свечки, лоскутные паруса кораблика, искры на латунном кружеве оклада.
«Помогите мне найти его… Ведь он — это единственное, что у меня есть в жизни! Помогите… Не отнимайте надежды!»
Потом я опять шел по улицам. Смотрел. И надежда жила. Я вспомнил сосновый свой кораблик. Корабли — они ведь символы надежды…
От этого соснового кораблика мысли перешли к другому — бумажному. К тому, который я оставил в траве у памятника. Если Петька в Старотополе, он, конечно же, бывает там, у мамы. И наверняка тоже оставляет кораблики. И это — знак. Это след.
Кладбищенский сторож
Бумажного кораблика на могиле не было. Вернее, был, но не Петькин, а мой, старый. Тот, что я оставил здесь прошлой осенью. Он съежился, потемнел, серым комочком прятался в путанице прошлогодней и свежей травы.
Вот и все… Как быть дальше, я не знал.
Мама смотрела с эмалевого медальона как-то виновато и с печальной просьбой: «Ты уж постарайся, найди его…» Я отвел глаза… Что я могу ответить, что сделать?
И все же я не уходил.
Если и была хоть какая-то надежда найти след, зацепить ниточку поиска, то именно здесь, в этом печальном месте.
И я стоял у заросшего холмика с серым камнем, словно ждал чего-то. Хотя, если подумать, чего было ждать-то?
День выдался пасмурный. Было полутемно. Кругом чаща из кустов сирени, бузины и шиповника. А над ней столетние березы и почти черные сосны. Оттуда сквозь листву иногда пробивался редкий дождик.
Я наконец оглянулся. И вспомнил, что недалеко за кустами каменный дом, где обитали парни, которые восстанавливали памятник.
Может быть, они видели Петьку?
Это была бы зацепка и новая надежда.
Путаясь башмаками в плетях мышиного гороха, я пошел к тропинке. Зашагал мимо кривых оградок и обелисков. И услышал встречные шелестящие шаги.
Из гущи рябин вышел на тропинку сутулый высокий дед в длинном одеянии, похожем на ветхий темно-серый халат. Косматостью дед напоминал Леонардо да Винчи. Только борода и светлые волосы не были ухожены, как у известного по портретам знаменитого итальянца.
Возможно, это был один из тех бесприютных старцев, что жили в хибарах и склепах на заброшенных кладбищах (и, кстати, неплохо там устраивались). Я слышал о таких.
В движениях старика, однако, не было свойственной нищему нарочитой робости. Он шел по- хозяйски. Подол его хламиды размашисто пригибал головки травы по краям тропинки.
Я сделал шаг в сторону, чтобы пропустить старика. Он мельком, вроде бы безучастно, глянул на меня светло-серыми глазами с покрасневшими старческими веками и густыми прожилками на белках.
Мы разошлись. Но почти сразу шелест шагов позади меня стих.
— Постойте, сударь.
Голос был негромкий, но сильный, густой. На таком глуховатом выдохе.
Я обернулся. Дед, сутулясь, глядел на меня из-под кустистых бровей. Так смотрит строгий, но не злой и достаточно воспитанный сторож, повстречавший незваного посетителя в запертом саду. Впрочем, следующая его фраза прозвучала мягче:
— Мне показалось, что вы кого-то ищете.
Что мне было терять? И что скрывать? А тут — вдруг какой-то проблеск?
— Да, — отозвался я и вздрогнул от надрыва в собственном голосе. — Я ищу мальчика. Мы жили в Византийске, я уехал в дальнюю экспедицию, а он остался в интернате. Когда я вернулся, мне сказали, что он ушел из интерната и уехал сюда. Здесь у него… родина. Но ни друзей, ни знакомых… И вот — ищу…
— А давно он оказался в Старотополе?
— Судя по всему, в начале июня…
Старик подумал, глядя в сторону, пошевелил бровями. Сказал то ли мне, то ли себе как-то отрешенно:
— С тех пор мальчиков привозили четыре раза…
