нибудь идеи. Как бы вы поступили, если бы у вас появилась возможность сделать что-нибудь?
Ответа не последовало.
Тишина длилась долгие томительные секунды.
Патриция окликнула тихо и не вполне твердым голосом:
– Саймон...
Ответа не последовало. А может быть, это и был ответ, когда они услышали два тихих удара пальцами по полу?
Опять тишина. Теперь уже не видна была движущаяся тень, а в темном углу, где она прежде маячила, возник четко очерченный квадрат. Тусклый свет, пробивавшийся с улицы, создавал таинственные тени, смутные и странные по форме, напоминающие разлившуюся на полу жидкость. Каждый из находившихся в комнате пытался сосчитать количество теней и определить, кому они принадлежат. Одна, вторая, третья – стоп... и все сначала.
Было тихо. Но в подобной ситуации уши могли услышать то, чего не было на самом деле, так же, как глаза могли в темноте увидеть то, что им хотелось бы видеть. Любой звук – прерывистое дыхание, скрип пружины на кровати, биение собственного сердца – мог превратиться во что угодно, что было доступно их воображению. Карине даже показалось, что под ней ползает что-то наподобие змеи – она вся сжалась от страха.
Вскоре заговорил Питер.
– В положении, подобном данному, – сказал он громко, – Святой начал бы рассказывать бесконечные истории о клопе-коротконожке по имени Аристофан, который оказывался в запутанных и не предназначенных для печати ситуациях, но самого Святого сейчас здесь нет, а я не могу выступать вместо него. Поэтому давайте поиграем в одну глупую игру. Каждый должен вспомнить какую-нибудь песенку, в которой упоминается его собственное имя. Предположим, вас зовут Мэри, тогда прозвучит песенка: «Мэри, Мэри – все делает не в меру». Или вот, например, Хоппи может спеть такую песенку: «Прыг-скок, я люблю тебя, как ты меня».
Снова наступила тишина.
– 'Потопаю, похлопаю[18] – беду уведу', – сказала Патриция.
– Питер, твоя очередь, – заметила Карина. – Ты где?
– 'Ох, иссушила[19] любовь меня', – с готовностью отозвался Питер.
– «Не кренись, моя лодка любви, не кренись»[20], – продолжила Карина.
– Все хуже и хуже, – сказала Патриция. – Когда же мы споем: «Дом, наш милый дом»[21]?
Вспомнить все это было невообразимо трудно, но еще труднее исполнить. Тем не менее с каким-то безрассудным отчаянием они заставляли свои голоса звучать. Они тщательно выговаривали каждое имя, но сознание неизбежно возвращалось к самым диким и фантастическим мыслям.
А время шло.
Серебряный квадрат света на полу переместился и теперь освещал мертвое лицо Рэндолфа Марча. За дверью взад-вперед шагал часовой. Моторная лодка, монотонно жужжа, сделала два или три рейса к берегу и обратно. Топанье матросов, таскавших грузы, стало постепенно затихать; их голоса превратились в далекий шепот, отрывистые команды стали редкими. Но появились новые звуки: плеск воды о металлические поверхности, отдаленные голоса, перемежавшиеся со скрипом чего-то тяжелого. Некоторое время было слышно какое-то гудение, но затем и оно затихло.
Не было необходимости в том, чтобы фиксировать каждую минуту. Но они понимали, как неумолимо быстро движется время и как мало его остается у них. И тем не менее никто из них не произнес вслух имени человека, голоса которого уже давно не было слышно.
Наконец Карина Лейс со вздохом сказала:
– Они, наверное, уже готовы к отплытию.
– Мы сделали все, что могли, – сказала Патриция Хольм.
– Эге, – произнес Хоппи Униатц, – эти морды не получили должного воспитания. Они уже все взмокли от жары, но надо сначала приложиться к бутылке и сделать пару затяжек. Никогда не видел работяг, которые могли бы, хлебнув, работать так, как я.
От присутствия стольких людей в комнате стояла страшная духота, она давила, словно пресс, затрудняя дыхание, сжимая мозг и превращая ясную мысль в туманный бред. Под полом, где стоял Питер Квентин, снова что-то прошуршало, – вероятно, змея. Во второй раз он услышал какую-то возню, затем послышался, слабый скрип, щелчок и затем глухой стук. Тени, которые, казалось, затаились в темноте, сейчас вновь задвигались. Но он не был в этом уверен.
Он сказал нервно:
– Не хочется тебе напоминать, но мы не обсуждали твое грязное прошлое. Мы играли в «слова», и теперь твоя очередь, Хоппи. Буквы Р-Е-Ф-Л. И вообще, я думаю, мы заберем тебя с собой в другую жизнь.
– О, – сказал Святой.
Никто не пошевелился. Стояла такая тишина, при которой звук булавки, упавшей на бархат, кажется оглушительным грохотом.
– Я бросаю вызов, – наконец сказал Питер. – Такого слова нет.
– «Рефольвер», – сказал Святой.
Снаружи послышались быстрые шаги, открылась дверь. Зажглась единственная лампочка.
