Он снова ухватился за веревку и начал ее тянуть. Поначалу груз на весу закрутился, но затем, поднятый выше, глухо ударился о борт яхты. Святой напряг все свои силы, чтобы как можно скорее втащить груз, молясь о том, чтобы никто из команды не услышал производимого им шума. Казалось, прошла вечность, прежде чем он увидел над палубой голову трупа.
И тут Святой уловил звук шагов возвращающегося назад стюарда.
Крепко удерживая в руках веревку, Саймон сделал шаг назад и спрятался за выступом. Двумя петлями он привязал груз к пиллерсу.
Шаги стюарда на палубе вскоре стихли. Святой затаил дыхание. Если стюард подаст сигнал тревоги с того места, где стоит, тогда можно еще успеть прыгнуть за борт и надеяться на лучшее... Однако стюард, как видно, обладал железными нервами. Его шаги стали вновь слышны, когда он направился в сторону Саймона, чтобы самому разобраться, в чем тут дело.
Надо сказать, это было неудачным, ошибочным решением.
Он прошел мимо угла салона в поле зрения Саймона и, застыл на месте, глядя на безжизненную голову парня, покачивающуюся над поручнями. А Саймон подошел к нему сзади, как призрак, и изгибом руки взял его шею в захват, в котором ничего призрачного не было, – это была мертвая хватка, подобная стальному тросу...
Стюард постепенно обмяк, унося свое недоумение в мир грез, а Саймон подобрал его и транспортировал по тому же маршруту, что и матроса. Точно таким же образом он с ним и обошелся: связал, засунул кляп в рот и спрятал в пакгауз рядом со все еще не пришедшим в себя товарищем по команде. Но предварительно Саймон снял со стюарда белый пиджак. Гуманистические инстинкты подсказывали Саймону, что с увеличением численности популяции кладовой ее атмосфера станет значительно теплее, а кроме того, этот предмет одежды подсказал ему новую мысль.
Рукава были немного коротковаты, но во всем остальном пиджак подошел ему вполне, решил он, поиграв плечами, когда возвращался на палубу.
Он пережил минуту смятения, когда подошел к покачивающемуся труду и вдруг увидел окорокоподобную руку, пытающуюся нащупать поверхность палубы. Чуть позже он понял, чья это была рука. Он схватил ее и помог вспотевшему от усилий мистеру Униатцу перелезть через поручни.
– Мне следовало бы сбросить тебя обратно в океан, – сказал он строго. – Кажется, я говорил, чтобы ты ждал в лодке.
– Покойник перестал подниматься вверх, – объяснил Хоппи, – поэтому я подумал, что они могут им завладеть. В любом случае больше ничего не осталось выпить. Я прикончил вторую бутылку, пока ждал. – Только сейчас он заметил форменный жакет, застегнутый на все пуговицы и плотно облегающий торс Святого, и уставился на него, начиная, кажется, соображать, что к чему. – Понимаю, босс, – сказал он. – Мы должны сделать налет на бар, чтобы взять еще немного.
На фоне океана он сиял, как восторженный поклонник у врат рая. Саймону Темплеру издавна были известны смутные представления мистера Униатца об идеале загробной жизни – нечто вроде вечного плавания в безграничном море небесного алкоголя; но в данном случае состояние собственного неба привело Саймона в отчаяние и подавило все проявления подобных грез.
– Я выслушал множество далеко не лучших твоих мыслей, Хоппи, – признался он, – но прежде всего давай-ка мы лучше втащим этого покойника – закончим дело, пока кто-нибудь еще не появился.
Беглое обследование сооружений вдоль правого борта показало, что дверь, из которой появился стюард, вела в коридор, деливший судно на носовую и кормовую части, а из этого коридора можно было выйти в салон для отдыха, расположенный в носовой части, и в обеденный салон – в кормовой части, а также спуститься вниз по широкой лестнице к каютам хозяина и его гостей. Саймон постоял у верхней части лестницы и прислушался. Снизу не доносилось ни звука. Тем временем появился Хоппи Униатц с трупом на исполинском плече.
Саймон сделал ему знак рукой.
– Мы его возьмем с собой вниз, – тихо сказал он. – Держись от меня на почтительном расстоянии, чтобы быть вне опасности, если что-то взлетит на воздух.
Он тихо прошел по ступенькам вниз и осмотрел широкий коридор, в котором очутился. Здесь ничего тревожного он не ощутил. У Рэндолфа Марча не было причин подозревать, что его яхта находится в руках непрошеных гостей. Звуки, услышанные Саймоном еще на палубе, подсказали ему, что мистер Марч, вероятно, всецело поглощен приятным свиданием и оно отвлекает его внимание от всяких подобных мыслей. И весь не ушедший на берег экипаж, наверное, спит, за исключением караульного, уже устраненного, и стюарда, который был оставлен для обслуживания Марча и которого постигла та же участь, но обязанности которого Саймон мог бы в нужный момент принять на себя...
Детали плана прочно завладели его воображением, когда он на цыпочках шел по ковру. Его ботинки на два дюйма утопали в упругом ворсе. Он подошел к двери каюты, на мгновение прислушался и открыл ее. Пучок лучей электрического фонарика, который он достал из набедренного кармана, обнаружил сикоморовую панельную обшивку и шелковое покрывало на двуспальной кровати.
– Годится, Хоппи, – сказал он и отступил в сторону, пропуская мистера Униатца с ношей.
Он закрыл дверь и включил свет.
– Положи его в постель и укрой одеялом, – сказал он. – Бедняга заслужил немного отдыха.
Щетки для волос и другие предметы личной гигиены на туалетном столике указывали на то, что каюта могла сейчас быть во временном пользовании. Саймон осмотрел содержимое двух ящиков и нашел радужный пижамный гарнитур. Он бросил его на кровать, когда Хоппи снимал покрывало.
– Пристрой его хорошенько, – сказал Саймон. – Он – гость администрации... – Уже другая мысль осенила его, и он продолжал говорить больше сам с собой, чем с кем-либо еще: – Может быть, раньше он бывал здесь, и интересно, что он затем...
Пока Хоппи выполнял его поручение, Саймон стоял на страже у двери. Закурив сигарету и навострив одно ухо, он прислушивался, нет ли там, в коридоре, каких-нибудь признаков движения. Но таковых не было. Пока все шло как по маслу. Прекрасное настроение, безудержное чувство радости переполняли его. Он уже ни капли не сомневался, что предстоящий вечер будет одним из лучших в его жизни...
Хоппи Униатц закончил возню с трупом и предстал перед Саймоном с видом человека, добросовестно исполнившего скучную обязанность и теперь имеющего полное право вернуться к более приятным
