палубы позади Саймона, попытался снова завести беседу.
– Босс, – сказал он, – мы пришьем этого парня, Марча?
– Посмотрим, – ответил Саймон. – А пока можешь снять с моряка мешок.
С поистине отеческой заботой отстаивал мистер Униатц свою оригинальную идею:
– Ему будет лучше в мешке, босс, там, в воде. Я сунул в мешок старый утюг, который нашел в гараже.
– Вынь его из мешка, – распорядился Саймон. – Мешок ты можешь выбросить вместе со старым утюгом, но морячок должен остаться. Действуй!
Он выключил двигатель, а Хоппи приступил к выполнению задания. Перед ними неясно вырисовывались очертания яхты «Марч хэер». Кроме якорных огней, были зажжены и другие, более мягкие, освещавшие палубу и надпалубные сооружения, свидетельствуя о наличии людей на борту, которые могут оказаться не вполне дружелюбными. Но для Саймона Темплера это была всего лишь интересная деталь.
Он испытывал блаженство от собственного бесстрашия, побуждавшее его к действию. Тем временем «Метеор» медленно подходил к яхте, стоявшей на якоре. Хоппи опустил в воду мешок, и катер слегка накренился.
– Ну и что нам теперь делать? – хрипло спросил мистер Униатц. – На нем нет ничего, кроме; нижнего белья.
Саймон поймал якорную цепь и, делая героические усилия, ловко удерживал «Метеор» от столкновения с яхтой, могущего привлечь внимание экипажа. Луна освещала корму яхты, а ее нос был погружен во мрак. Предстоящая работа начинала казаться Саймону не слишком утомительной.
– Я иду на корабль, – сказал он. – Ты остаешься здесь. Когда я сброшу тебе веревку, передашь труп.
В порядке эксперимента Саймон поиграл мышцами, ощупал манжету левого рукава, дабы убедиться, что финка с рукояткой из слоновой кости, не раз помогавшая ему в опасных ситуациях, находится на месте – в футлярчике на запястье. Над его головой круто вверх, к носу «Марч хэер» шла якорная цепь. Легко подпрыгнув, он ухватился за цепь и завис на ней над журчащим потоком, в то время как катер плавал под ним, насколько ему позволяла длина фалиня. Затем он с проворством обезьяны стал карабкаться по цепи наверх.
Он добрался до клюза и, качнувшись, уперся в него ногами. Осторожно маневрируя, ухватился пальцами одной руки за край дощатой обшивки палубы у самого носа яхты. Быстрым поворотом корпуса послал вверх вторую руку и ухватился ею за обшивку. Тотчас же, соблюдая осторожность, чтобы не выдать себя, подтянулся на руках.
Держа голову на уровне рук, он разглядел матроса в белых парусиновых брюках, облокотившегося на поручни на противоположной стороне носовой части судна. Саймон вновь опустился вниз и с безграничным упорством начал свой путь в направлении кормы, перебирая руками и удерживаясь лишь благодаря цепкости своих пальцев.
Когда он достиг уже почти середины яхты, он вновь подтянулся. В этом месте палубная надстройка предохраняла его от опасности быть застигнутым врасплох на тот случай, если человек в белом вдруг повернулся бы, а под этим углом зрения, кроме него, не было больше никого, кто мог бы его обнаружить. Через несколько секунд он уже ступил на палубу и притаился в тени.
С кормы доносились приглушенные голоса и позвякивание кусочков льда в стаканах, перемежавшиеся с негромкой музыкой радиоприемника. Стоя неподвижно у стены салона, Саймон какое-то время с завистью прислушивался к этим звукам и обнаружил, что горло у него пересохло от соленого воздуха и неразбавленного виски. Мелодичное позвякивание крошечных айсбергов в прохладительных напитках доводило его до исступления, но он понимал, что с этими удовольствиями нужно повременить. Крадучись как кошка, он направился обратно к носу яхты.
Матрос пребывал на том же месте – у поручней – в той же позе, когда Саймон подкрался к нему, бесшумно ступая резиновыми подошвами. Святой точно рассчитал его позицию и хлопнул его по плечу.
Человек обернулся, испуганно заморгав глазами. Челюсть у него отвисла, когда в отблесках света, падающего на палубу, он разглядел черные кудри, четкое очертание скул и подбородка, пару насмешливых голубых глаз и упрямый рот – законченный портрет современного молодого капера[6], знавшего эти берега, как испанский Мэйн. Особого воображения не требовалось, чтобы понять, что незнакомец – отнюдь ему не союзник, однако реакция его была уж слишком замедленной. Он не успел сделать даже попытки к самозащите, как тяжелый удар со скоростью пикирующего истребителя пришелся ему прямо в подбородок – именно туда Саймон и целился.
Через открытый люк в передней части салона Саймон заметил узкий трап, ведущий в освещенный коридор. Он подхватил лишившегося сознания матроса за плечи и потащил вниз.
В коридор выходили четыре двери, на которых были аккуратные, выполненные по трафарету надписи. На одной из дверей надпись гласила: «Пакгауз». Когда Саймон открыл дверь, в нос ему ударил запах краски и дегтя. Потребовалось три минуты, чтобы связать жертву, сунуть в рот кляп, используя его же носовой платок, и затолкать его поглубже внутрь. После чего Саймон обследовал прочие ресурсы этой весьма удобно расположенной кладовой.
Он вернулся на палубу с мотком веревки и крепкой продолговатой деревяшкой с прорезями по обеим сторонам, известной мореплавателям как «боцманский стул». Он прошел вдоль поручней до того места, под которым располагался «Метеор», оснастил стул и перебросил его через борт.
В средней части палубы появился одетый в полную форму стюард и проследовал в сторону кормы. Саймон застыл у поручней, подобно статуе, и стал наблюдать за ним. Сейчас стюард даже не обернулся, но на обратном пути он обязательно увидит Саймона, находящегося в носовой части яхты.
Хоппи дважды дернул веревку, давая понять, что груз готов к подъему.
Признаков возвращения стюарда пока еще не было.
– Будь что будет, – сказал Святой, как бы обращаясь к своему ангелу-хранителю, – должны же мы когда-нибудь рисковать.
