коротенькая приписка снизу: «За труп этого чмо можно получить сто штук баксов». Один из людей Бо привез из города такую бумаженцию, выполненную по всем правилам оперативно-розыскного искусства, и мы долго любовались ею, комментируя заинтересованность кировцев в моей ликвидации. Объясняя «симпатию» к моей скромной персоне, я, естественно, не счел нужным посвящать Бо в детали наших отношений с Протасом, а просто сказал, что я имел неосторожность поссориться с бригадиром и в процессе ссоры завалил четверых его приближенных. На это объяснение Бо реагировал своеобразно.
– Молоток! – похвалил он меня. – Четверых завалил со стволами – это по-нашему! Но – недоработал, недоработал… это всегда было твоим недостатком, малыш. В одном месте кого-то недодушил, в другом – кого-то недобил, недострелил… Этак в один прекрасный день они все соберутся, и тогда тебе туговато придется! До конца надо делать свою работу, если уж взялся…
Мамеды тоже меня хотели. Наш начальник СБ – Слава Завалеев, которому я ежедневно звонил в офис, – сообщил, что эти горячие хлопцы оборвали все телефонные провода, требуя у Дона моей выдачи. Особенно эту публику занимала ситуация с пятью трупами, обнаруженными в «трехсотом» неподалеку от выезда из города в понедельник вечером. В том, что это я пристроил тачку со жмуриками возле выезда, ни у кого сомнений не возникло, но вот способ, с помощью которого я соорудил это мерзкое деяние, возбуждал у мамедов нездоровое любопытство. Слава сказал примерно следующее:
– Они звонят и говорят: «Мы, его, конечно, завалим, как только он попадет к нам в руки. Но, ради аллаха, – пусть позвонит, скажет, как он это сделал! В машине – ни одной дырки. В доме – тоже все чисто. На улице никто не стрелял. А ведь все наши люди, которые убиты, – первоклассные бойцы, прошедшие карабахскую школу! Пусть позвонит – мы ему за это три дня лишних пожить дадим!» – и телефон оставили…
Я не стал звонить по оставленному телефону. Что я им объясню: как славно поработала бригада ликвидаторов? Кстати, о ликвидаторах: когда я позвонил по промежуточному контактному телефону, чтобы поблагодарить Диспетчера за оказанную помощь (мог бы, кстати, не звонить – в нашей конторе такие штуки не принято делать!), меня сурово отчитали за скверное поведение и сообщили, что Управление ПРОФСОЮЗА мной недовольно. Я промямлил что-то типа «разберусь сам», на что мне сообщили: если в ближайшее время я не разберусь, меня ожидают бо-о-о-ольшущие неприятности. Насчет неприятностей я был в курсе – профсоюзные деятели на неприятности большие мастаки! Они могут любому, по милости ума вдруг возомнившему себя крутым и неуязвимым, устроить такое, что смерть тому будет казаться долгожданным избавлением от выпавших на его долю мытарств.
Центральная братва особого любопытства по поводу моего исчезновения пока не проявляла. Это обстоятельство вроде бы должно было меня радовать, но радость омрачалась предвкушением неизбежного совещания, которое Дон собирался организовать в пятницу с участием всех столпов свежеразвалившейся группировки. О последствиях данного совещания мне почему-то не хотелось думать: к чему омрачать свое и без того мрачное существование? Ожидание смерти хуже самой смерти…
И последнее, что терзало мою легкоранимую душу: муки ревности. Дон, старый половой разбойник, два дня не появлялся в офисе. На первый взгляд это могло бы показаться несущественным: ну, подумаешь – пару дней старикан решил отдохнуть от деловых забот. Но, хочу напомнить, в доме моего патрона временно поселилась Оксана – своенравная прелестница с зыбкими моральными критериями, в присутствии которой у настоящего мужика даже галстук твердел и наливался какой-то необъяснимой силой. Когда я звонил в офис и спрашивал Дона, мне односложно отвечали, что он дома. Когда я звонил ему домой, трубку брала Оксана и обольстительным голосом сообщала, что у них-де все в порядке и беспокоиться нечего. А как там Дон? А в ванной, типа. Или в оранжерее. У-ууу-у-у! А не скучает ли она без меня? Не хочется ей ночью прокатиться в Верхний Яшкуль и на лоне природы слиться со мной в едином страстном порыве, чреватом затяжным оргазмом – обоюдным оргазмом, с дикими криками и сладостными воплями? Не-а, что-то не хочется… Что-то отпало желание после передряги, в которую она угодила по моей вине… Почему-то раньше после аналогичных передряг (без трупов, естественно!) эта мегера страшно возбуждалась и требовала ударного секса! А сейчас ей, видишь ли, не хочется! Скрип-скрип – зубами, трубку на рычаг – хлобысть! И – бегом к макиваре, что под навесом во дворе у Бо. На! На! Получи, окаянная макивара! Поубиваю, в задницу, всех, как только появлюсь! Ух-х-х-х…
Вот таким образом. А вообще мне у Бо было скучно. Где-то там, в городе, кипели страсти, жизнь била ключом, все активно занимались делами – насущными и требующими напряжения всех мышечных и интеллектуальных усилий. В Верхнем Яшкуле царила тишина, разбавляемая лишь кукареканьем горластых петухов, урчанием сельскохозяйственной техники и мирным мычанием стада крупнорогатого скота, прогоняемого дважды в день по улице – утром и вечером. Казалось, что жизнь здесь, вырвавшись из города, резко врубала первую передачу и неспешно ползла по буеракам разухабистой грунтовки, не желая никуда торопиться…
В ночь со среды на четверг, около трех часов, меня разбудил заспанный Бо, несколько раздраженный и мрачный.
– Дон умирает, – сообщил он, почесывая мощную волосатую грудь. – Оксана токо что позвонила – говорит, инфаркт… Просила, чтобы ты приехал. Поедешь?
– Поеду, – сказал я, вскакивая и быстро одеваясь, хотя еще не успел ничего сообразить. – Причина?
– Не сказала, – сердито буркнул Бо. – И вот что… С тобой поедут Коржик и Саша Шрам. В городе будете – ляжешь сзади. А то у гаишников тоже твои ориентировки имеются – сто штук многие желают получить. Усек?
– Усек, – подтвердил я, выбегая на улицу, где Коржик уже прогревал мотор «Ниссана»…
В усадьбе Дона меня встретили телохранители, которые сообщили, что шефа увезли в реанимацию. Выяснилось, что начальника СБ и временно исполняющего обязанности (врио) вице-президента Кругликова уже оповестили, и они оба сейчас находятся в кардиологическом отделении областной больницы.
Выходя из дома, я столкнулся с заплаканной тетей Дашей – глухонемой домработницей Дона. Периодически общаясь с ней в течение нескольких лет, я довольно сносно наловчился понимать ее жестикуляцию. Тетя Даша ухватила меня за руку и потащила в спальню Дона, где представила моему взыскательному взору неопровержимые подтверждения полной состоятельности той версии, что ваш покорный слуга выстроил за последние трое суток, терзаемый муками ревности.
В спальне Дона царил самый натуральный бардак. Повсюду валялись скомканные простыни, остатки какой-то еды, бутылки из-под спиртного, предметы туалета как мужской, так и женской принадлежности… Было душно – пахло крепким потом и спермой, свежие пятна которой на атласном покрывале кровати свидетельствовали, чем тут занимались мой возлюбленный патрон и моя ненаглядная пассия.
Тетя Даша каминной кочергой выудила откуда-то из кучи белья порванные шелковые трусики и продемонстрировала мне их, брезгливо косоротясь и сердито укая.
– Знакомая вещица, – согласно покивал я, показывая жестом, что вполне разделяю тети-Дашино негодование. – И мы такое рвали в свое время.
Затем тетя Даша вытащила из прикроватной тумбы упаковку новейшего импортного стимулятора, горестно потыкала его мне под нос и изобразила движения сильно спешащего лыжника.
– Ну, трахались, трахались, – опять покивал я. – Понимаю.
Тетя Даша сердито замычала, показала на часы, затем на стимулятор, опять на часы, изобразила движения лыжника и ухватилась за сердце.
– Да понял я, понял, – сказал я. – Жрал стимулятор и круглосуточно харил эту… вот сердечко и прихватило. Чего тут не понять!
Покинув страдающую душой тетю Дашу, я завалился на заднее сиденье «Ниссана» и велел Саше Шраму гнать к клинике.
В холле кардиологического отделения было людно. Помимо Оксаны, Славы Завалеева и врио вице- президента Кругликова, тут топтались еще десятка полтора сотрудников фирмы с какими-то пакетами и сумками. Увидев меня, Оксана вскочила и помчалась навстречу, протягивая руки и всхлипывая.
– Пошла прочь, прошмандовка, – тихо процедил я сквозь зубы, когда заплаканное лицо психоаналитички уткнулось мне в куртку. – Чтоб я больше никогда тебя не видел, тварь. Убирайся из моей жизни!
Оксана отшатнулась от меня, как будто ее ударило током. В глазах ее была такая боль, что я с огромным трудом сдержался, чтобы не зарыдать во весь голос и не броситься к ней в объятия. Приложив
