– Тогда подними планку. – Мейсон взял ее руку в свои. – Ты красивая женщина и достойна носить красивую одежду. А у меня есть причина купить тебе красивые вещи и деньги, чтобы заплатить за них.
– Нет и еще раз нет. Ты сам говорил, что разорился, и мог бы вложить эти деньги в свою компанию.
– Я могу покупать тебе платья каждый день в течение следующего года, и это никак не отразится на положении «Александр индастриз».
– Но все складывается из мелочей. Одежда, автомобили, жалованье Пола. Великолепный дом. Твое благосостояние требует денег.
– Всем машинам больше десяти лет. Пола я держу, потому что мать плохо видит, и ей не следует садиться за руль. Дом оплачен двумя поколениями моих предков, он находится в управлении так же, как фонды и штат. Дед, отец матери, был достаточно сообразительным, и когда он понял, что мой отец совсем не бизнесмен, назначил попечителей для сестры и для меня. Это очень хорошо, принимая во внимание, что я отказался от корпоративного жалованья еще три года назад. Мы пробовали нарушить трасты, чтобы получить основной капитал, не вышло, юристы знают свое дело. Боюсь, мы обречены на такой образ жизни, пока мне не исполнится пятьдесят.
– Не понимаю. Если ты можешь жить за счет трастов, почему же тогда беспокоишься о компании?
– Во-первых, из-за инфляции увеличиваются расходы и съедают много денег, хотя, с твоей точки зрения, у нас их куры не клюют. Кроме того, есть траты, необходимые для поддержания статуса, который, например, требует от меня, чтобы я носил соответствующую обувь. Во-вторых, я хочу передать своей дочери не только имя.
– У тебя есть дочь?
Вытащив из куртки бумажник, Мейсон показал фотографию.
– Саманта. Ей одиннадцать лет, она живет в Бостоне с моей бывшей женой.
Рейн понравился этот маленький черноволосый вариант Миранды с озорным лицом.
– Симпатичная. Я вообще-то чувствую себя идиоткой.
– Потому что пыталась мне помочь?
– Ты же не хотел сидеть тут, говорить о своей жизни, оправдываться.
– Иногда полезно напомнить себе о том, что делаешь. Только у меня есть одна просьба.
– Какая?
– Теперь, пожалуй, ты знаешь о моих финансах больше, чем другие, за исключением моего бухгалтера.
– Меня приучили не обсуждать материальное положение семьи с посторонними, хотя ты никогда бы про это не догадался, судя по тому, как я веду себя с тобой. Обещаю никому не говорить.
– Я и не думал, что ты станешь рассказывать. – Говоря, Мейсон поглаживал ее, руку, отчего все мысли у Рейн улетучились, и она заставила себя вернуться к прежней теме.
– Да, насчет платья. У нас в Бемиджи есть определенные имена для женщин, которые принимают дорогие подарки.
– Ни одно из них тебе не подходит. Черт побери, наши отношения, конечно, странные…
– Мягко сказано.
– … но тебе нечего стыдиться. Ты просто окунулась в причудливую жизнь моего семейства. – Глаза Мейсона на секунду потемнели, затем он отпустил ее руку. – Не будем говорить о моей семье или о твоей одежде. Я играю свою роль, ты свою, мы оба увязли по уши. Теперь кончай с завтраком и покажи, что надо грузить в машину.
Рейн хотела поспорить, но, признав свое поражение, сунула последний кусок бублика в рот, запила его чаем и встала.
– Не желаешь хотя бы посмотреть, что купил?
– Удиви меня сегодня вечером.
Она посмотрела на него, потом вздохнула:
– Прекрасно. Тогда пошли трудиться.
Она повела Мейсона к гаражу, подняла скрипучую дверь. Солнечный свет с кружащимися в нем пылинками обрисовал металлические фигуры самых разных форм и размеров.
– Ты сам напросился, – предупредила Рейн.
Мейсон окинул взглядом части скульптур, будто руководитель музея на вернисаже, потом остановился перед чем-то объемным, покрытым тканью, и протянул к нему руку.
– Не надо, – быстро сказала она.
– Ах, тайна. Решила подогреть мой интерес?
– Работа не закончена. Я пробую соорудить кое-что новое, поэтому не хочу показывать недоделанную вещь.
– Хорошо.
Мейсон подошел к верстаку, где была наковальня, молотки, всевозможные резцы, потрогал маску сварщика и перчатки.
– Умом я понимаю, тебе это необходимо для работы над теми садовыми штуковинами, но увидеть воочию… Довольно устрашающее зрелище.
