– А что, если я предложу, чтобы вы все приехали сюда и встретили Новый год у меня? Мы поужинали бы, а потом, если хотите, вы остались бы переночевать, чтобы не надо было беспокоиться водителю.
– Как водитель, – Гэвин отобрал у Джинни трубку, – я могу сказать, что это самое интересное предложение, услышанное мною за весь сегодняшний день!
– Дочка, ты счастлива?
Еще три года назад Бритт не могла себе вообразить, что даже за миллион лет дождется от отца такого вопроса.
Она уже была готова сказать: «Конечно, счастлива, папа» и повернуть разговор в безопасное русло, но вместо этого посмотрела на него и на минуту задумалась над ответом.
Отец сидел перед камином в пижаме, с пледом на коленях, и его лицо было почти таким же серым, как зола, которую мать аккуратно сгребала с решетки каждое утро. Но что больше всего бросалось в глаза, это то, что он утратил свою задиристость. Словно сложил ее аккуратной кучной на стуле возле кровати, как складывал свою одежду. Видеть его таким было тревожно и непривычно. Кроме того, Бритт понимала: это значит, что он плох, что он гораздо хуже, чем сам готов признать.
Бритт взяла отца за руку:
– Счастлива ли я?
Она словно повертела этот вопрос и осмотрела его со всех сторон, прежде чем взглянуть в глаза правде, которой раньше всегда избегала.
– Пожалуй, нет, папка.
– И это при всех твоих достижениях и твоей компании, которая процветает?
– Наверное, этого мало.
Она почувствовала, как его рука сжала ее руку.
– Да. Ну ладно, я рад тебя видеть, родная.
– Пап?
Услышав волнение в ее голосе, отец поднял на нее глаза.
С минуту Бритт колебалась. Она испытывала жгучее желание рассказать ему, что беременна, но смертельно боялась, что эта их новая близость, эта чудесная возможность говорить друг с другом внезапно испарится и вернется ее прежний отец.
Но кому-то сказать это она все равно должна. Риск есть, но ей надо рисковать.
Она подняла голову и посмотрела на него прямо и открыто.
– Па, я жду ребенка.
Она видела, как на мгновение его лицо напряглось от осознания этой новости. Конечно же, он подумал о всех тех жертвах, которые они с матерью принесли, чтобы дать ей хороший старт, чтобы ее судьба не повторила судьбу фабричных девчонок, что беременеют в семнадцать и оказываются в ловушке на всю жизнь. Наконец он заговорил:
– Ребенок? Ребенок, эй! Мы будем с приплодом!
И Бритт поняла, что он вовсе не собирается, как она опасалась, разыгрывать из себя отца викторианских времен и заявлять, что не желает больше видеть ее на своем пороге. Поняла, что сказанное ею он принял, как подарок. Подарок жизни на пороге смерти. Он протянул руку и крепко обнял ее.
– Ребенок, а? – Он ласково потрепал дочь по голове. – Ты рада, дорогая?
Бритт улыбнулась. Она была довольна собой, как маленькая девчонка, у которой есть секрет.
– Да, пап, очень.
И к своему изумлению, она сознавала, что это правда.
– Внучек, а? И как раз очень вовремя.
– Не надо, пап, – неподдельная боль в ее голосе тронула его до глубины души, – тебе скоро станет лучше.
– Да. Может быть. Так что давай, милая. Сколько мне надо протянуть? Когда ты его ждешь?
– В августе.
– А вы собираетесь… ну… ты и отец?..
– Пожениться? Нет, пап, не собираемся. Фактически мы разошлись.
Он посмотрел на нее с испугом.
– Не волнуйся. Все будет хорошо. Я знаю, все будет хорошо.
На мгновение Бритт отвела взгляд, словно набираясь мужества для дальнейшего плавания по опасным водам правды.
– Па, мне нужен твой совет. Представь себе, что ты молодая женщина, и у тебя есть подруга, и ты влюбилась в ее мужа, и он немного пожил с тобой, а потом ушел. И тут тебе предлагают ее работу. Не ту работу, которая у нее сейчас, а ее прежнюю работу. Представь себе, что это чудесная работа. Восхитительная. Одна из лучших на телевидении…
Бритт запнулась, пораженная абсурдом предположения, что ее отец, человек строгих моральных правил и разумных доводов, мог когда-нибудь попасть в идиотскую ситуацию вроде той, которую она описывает.
– Ты согласился бы на эту работу?
– А твоя подруга хотела бы вернуться туда?
– Я думаю, да, скорее всего, хотела бы.
– Тогда, наверное, я решил бы, что с меня, пожалуй, уже хватит ее собственности.
Бритт усмехнулась. Она знала, что он скажет именно так. И именно так она собиралась сделать.
– А вы знаете, что Бритт беременна?
Лиз передала Джинни и Гэвину стаканы.
Джинни удивилась:
– От Дэвида? Лиз кивнула.
– Ой, Лиззи, какой ужас! – Гэвин обнял ее:
– Бедняжка Лиз. Вот подонок!
– А теперь он ушел от нее.
– Боже!
– Значит, хэппи-энд? – пошутил Гэвин. Он никогда не любил Бритт.
– Только не для Бритт, – Лиз села на диван.
– Ну да, давайте, жалейте страдалицу Бритт! – Мысль о том, что кто-то, а особенно Лиз, может испытывать сочувствие к Бритт, явно бесила Гэвина. – О Бритт можете не беспокоиться. Когда она обнаружит, что не может получить таких отступных, как с Кельвина Клейна, она тут же сделает аборт!
Против своей воли Лиз рассмеялась. Она тоже не могла себе представить бывшую подругу матерью. Было невозможно вообразить, как дорогой бежевый костюм Бритт весь испачкан бананами или как маленькие пальчики хватают полу ее жакета от Армани. Бритт была создана для фланирования по «Харродс» и «Харви Николс», а не для толкотни в «Мазеркэр»[17] и в «Тойз Ар-Ю».[18] Лиз на секунду задумалась, что будет, если дать ребенку полную свободу в вылизанной до блеска квартире Бритт, и тут же воочию увидела это несчастное маленькое существо, одетое исключительно в черно-белое, в тон обоям.
И впервые Лиз пришло в голову, что теперь, когда Дэвид ушел от Бритт, она в самом деле может не захотеть иметь ребенка.
Бритт сидела на неудобном диване в гостиной родительского дома, укрывшись пледом. В доме было холодно, и старики ушли спать. Отец был еще слишком слаб, чтобы дожидаться у телевизора, когда бой Биг Бена в полночь возвестит Новый год.
С кружкой чая в руках Бритт наблюдала беспомощную попытку телевидения – разумеется, как обычно, в прямой передаче из Шотландии – совместить шотландские юбки и заиндевевший вереск с чередующимися комиками и рок-н-ролльными закидонами.
Бритт часто казалось, что канун Нового года был придуман специально, чтобы мучить тех, кто одинок. Когда ты проводишь его одна, невольно чувствуешь себя в некотором роде отбросом общества. Даже если убедительно докажешь себе что не хочешь идти в гости, что желаешь поработать или Побыть Одной, фальшивое веселье и суета все равно как-то просачиваются через щели твоего дома и угнетают тебя.
