– Именно.
– Почему вы не остались служить у него?
– Потому что в новом поместье он сохранил прежний персонал. Не хотел рисковать, увольняя их: пришельцев из Алжира, черноногих, и так не шибко здесь жаловали в то время. Представляете, сколько бы шуму это наделало! А потом, признаться, мне было боязно иметь дело с шестьюдесятью французскими рабочими в имении площадью больше ста гектаров. Я предпочел поискать работу в хозяйстве поменьше, где и ответственность не такая. Впрочем, хозяин это правильно понял. Выправил мне хорошие документы. Благодаря его связям мне и пособие по репатриации назначили без заминки, и по максимуму.
– А что сталось с Жюльеном Комбрэ?
– Ему тоже пришлось пройти все это. Их с матерью репатриировали через несколько месяцев после нас. Мы попытались жить вместе, но это оказалось невозможным: моя жена и моя сестра никогда не могли выносить друг друга. Жюльен стал немного странным, должно быть, из-за смерти Анжелины. Говорливый прежде, он часами сидел молча. Куда-то пропала вся его живость. А как он мне отвечал, надо было посмотреть! Что ж, за те несколько недель, что он провел у нас, они так и не нашли общего языка с моей женой, которая, прямо скажем, сердца своего в него не вкладывала. Поди разбери этих баб: ревновала, что ли, меня к мальчишке?!
Пату, с самого начала беседы прилежно выстукивавший показания на машинке, на секунду прервался. Управляющий бросил на него равнодушный взгляд, словно спрашивая, как тот истолкует его слова, потом дернул головой и продолжил:
– Постараюсь пояснить свою главную мысль: все бы хорошо сложилось у Жюльена, сумей мы пристроить его на учебу. Вот только деньгами не располагали, а потом эта чертова война в Алжире грянула! Сколько мыслей дельных было в голове у мальчика! А до чего изящные стихи писал! Не возьму в толк, откуда набрался он всей этой красоты. За то недолгое время, что он у нас провел, исписал две тетрадки! Вечерами сочинял, пока жена посуду мыла, а я счета в порядок приводил. Полагаю, если хорошенько поискать, то отыщутся у меня где-то эти тетради. Он их среди других вещей в сундучок уложил, и, когда мы покидали Алжир, жена по ошибке его прихватила, думала, ценные вещи в сундуке, хотела во что бы то ни стало все увезти. А когда разглядела потом, скандал закатила, короче, я сундучок все хотел Жюльену вернуть, но он сюда так никогда и не выбрался. И, видно, считал его потерянным. Пойду поищу на чердаке. Вы бы передали его моей сестре, это обрадует ее, я уверен. Пусть жена говорит, что хочет, но моя сестра любила своего мальчика!
Лебрель и Пату на некоторое время остались вдвоем, и комиссар тихо сказал:
– У меня впечатление, что я забыл все свои вопросы. Немного мы от него узнали. Во всяком случае ничего такого, что хотя бы приблизительно проясняло два убийства в Йере.
– А разве их два?
– Объясню позже. Да и связаны ли они? Поди узнай!
Пату двумя пальцами вставил новый лист в каретку своей портативной машинки и приготовился продолжать запись показаний Эрнеста Гланэ.
– Тебе надо пройти курсы скорописи по методу Пижье! – агрессивно, сам не понимая почему, бросил Лебрель.
Появление полной женщины в цветастом платье с пятнами пота под мышками несколько разрядило атмосферу. Запыхавшаяся, взмокшая, она замерла на пороге и стала разглядывать двух мужчин, которые встали и представились. Женщина хохотнула и, наполнив стакан водой из-под крана, процедила:
– Что, уже сюда докатилось расследование преступлений в Йере? Во дает полиция! Но ошибается в свидетелях! Жюльена мы лет десять как не видели и, ясное дело, ничего не знаем!
– Это нам уже сказал ваш муж, – терпеливо произнес Лебрель. – Я выполняю приказ. Правосудие в Йере интересуется пребыванием вашего племянника в имении Делакуров в Алжире.
– Ах, вот оно что! Те несколько недель, что он провел у нас? В то время Жюльен на бандита никак не походил. По крайней мере, еще не походил!
– На данной стадии расследования, мадам, ничто не говорит о том, что он им стал. Пока не будет доказано обратное, он-то как раз – жертва!
– Порядочных людей не убивают!
Комиссара покоробило от такого наивного злопыхательства, по виду он не показал. Женщина налила себе еще один стакан воды, которая тут же превратилась в струйки пота, растекшегося по ее круглому лицу, полным, розовым до красноты щекам.
– Если бы мне приспичило говорить, уж я бы порассказала на этот счет. Да только этим мальчика к жизни не вернешь! Эх, вместе с двумя девчонками из имения это была дьявольская троица! Ох и резвились они на своих огромных угодьях… И без конца хохотали, так нормальные не смеются!
У Лебреля возникло желание приказать ей заткнуться – столько недоброжелательности, даже злобы, сквозило в словах женщины.
– Чем вам не угодил этот ребенок, – спросил комиссар очень мягко, еле слышно, чтобы заставить собеседницу прислушаться, – что он вам сделал?
Он не решился добавить – «что столько лет спустя, даже после его смерти, вы вспоминаете о нем с такой лютой ненавистью?».
– Ребенок? Какой ребенок?
– Ваш племянник Жюльен!
– Ребенок, говорите? В пятнадцать лет, примерно столько было ему в ту пору – он уже был выше меня на добрых десять сантиметров! Я, конечно, не каланча, но все же. Это уже был маленький мужичок, вот где правда! Который пялил глаза на обеих девчонок и не терялся в их обществе. Развратный он был, вот какой! Так и кончил!
Комиссар уже собрался прервать этот мерзкий монолог, хотя все равно придется отражать его в рапорте, когда Эрнест Гланэ, неслышно спустившийся с чердака, поставил перед ним сундучок, точно такой
