Я от неожиданности со стула подскочила.
– С вами в Ярославль? Завтра?
– А чем тебя Ярославль не устраивает? Или я не подхожу?
Я чувствую, щеки краснеют, в висках стучит, голос срывается.
– Разве главный редактор в командировки ездит?
Он захохотал:
– Кто тебе сказал, что я главный? Запомните, девушка, первое правило успешного журналиста: не тот начальник, кто в кресле главного редактора сидит, а тот, кто чаще всех в буфет отлучается. Овечкин обедать пошел, а я тут с его позволения в тишине и покое трубку курю. Вы же видели эту чертову редакцию, там как в аквариуме, от чужих глаз не спрячешься. Так как, едем завтра в славный город Ярославль?
– Едем!
Я десять раз обругала себя за то, что так поспешно и восторженно это сказала, но повторила:
– Едем!
Вы не представляете, девки, как я была рада, что он не главный редактор, этот дьявол с трубкой! Что он такая же, как я, рабочая лошадка! Если вдруг срастется у нас с ним, никто не скажет, что Сычева карьеру через диван делает! Я даже не разозлилась на него за то, что он полчаса главного изображал и ни разу не перебил меня, пока я ему душу изливала, про себя рассказывала. Мы обменялись номерами мобильных. Он спросил:
– Зовут-то тебя как?
– Таня.
– О господи!
– Что?
– Если женщину зовут Таня, она нравится мне независимо от возраста, внешности, профессии и интеллекта. Впрочем, у тебя с этим все нормально. Раз уж ты мне все про себя рассказала, то знай, что меня зовут Глеб Афанасьев, я давно и безнадежно женат, но при этом абсолютно свободен. Жена уважает мою свободу и ни в чем не мешает мне. Я люблю комфорт, сильных, независимых женщин, хороший коньяк, дорогие яркие галстуки, а главное – я люблю независимость. Я ненавижу собак, детей, и то, что называется «обязательствами». Я не люблю долго ухаживать и делать подарки. В общем, больше всего на свете я люблю самого себя и не считаю это большим недостатком. Эгоизм делает человека красивым и неповторимым. Эгоизм сделал человека человеком, а меня – Глебом Афанасьевым. Короче, если тебя устраивает то, что ты теперь про меня знаешь, то поехали завтра в командировку, с Овечкиным я сейчас же договорюсь.
– Устраивает, – кивнула я. – Поедем.
Все, что он сказал, я поделила надвое. Все мужики кичатся своей независимостью, когда заводят романчик, все предупреждают, что «обязательства» не для них. Но каждая женщина абсолютно уверена, что именно на ней избранник сломает зубы, что именно от нее захочет стать зависимым и с удовольствием взвалит на себя бремя любых «обязательств». Только ей он будет делать подарки, полюбит только тех детей, которых она родит и только ту собаку, которую она приведет в их общий дом...
– Заткнись, Танюха! – сквозь слезы попросила Сычеву Таня, но та неслась со своими воспоминаниями, словно лыжник с горки.
– А потом был Ярославль. Я, девки, город совсем не помню. У нас такое закрутилось еще в поезде! Потом он пришел ко мне в гостиничный номер с коробкой конфет и бутылкой шампанского. Я засмеялась:
– А говорил, что не любишь делать подарки!
Он тоже захохотал:
– Ну, если для тебя это подарки, то я буду самым щедрым любовником в мире!
Мы не вылезали из номера сутки, забыли про школу, про детей-инвалидов, про статью, про газету, про...
– Заткнись! – Афанасьева стукнула кулаком по подушке.
– Мы, Танька, кстати, не только сексом с ним занимались. Мы о жизни с ним разговаривали. Он сказал, что у него замечательная жена: такая, какая ему и нужна – любящая, чуткая, понимающая, и, кстати, красивая. Глеб обещал меня с ней познакомить и заявил, что ни за какие коврижки не разведется с такой женой, потому что другую такую ду... Танька, я бы гордилась таким мужем! Все мужики гуляют, но не все при этом делают из жены культ.
– Знаете, девочки, я когда за Глеба замуж выходила, думала, вытащила счастливый билет. Я ведь до него даже ни с кем не встречалась! – Таня вытерла слезы руками и села, поджав к подбородку колени. Теперь она понеслась вниз по горе своих воспоминаний, как лыжник, который оттолкнулся и остановиться уже не может.
– Глеб был сыном приятельницы моей мамы. Наверное, я была полная дура, но почему-то искренне считала, что человек, с которым я могу связать свою судьбу, должен быть из окружения моей семьи.
У мамы был день рождения и она решила отпраздновать его на даче. Накрыла стол под открытым небом, позвала много гостей и среди них мать Глеба – Татьяну Сергеевну. Я весь день готовила, поэтому очень устала. Когда гости пришли и стали рассаживаться за стол, я пошла в дом, прилегла на диван и неожиданно заснула. Просыпаюсь, за окном песни орут. Моего отсутствия никто не заметил, даже мама! Обидно мне стало, грустно и одиноко. Как Золушка – работу по дому сделала, и на кухню проваливай. А веселиться мы без тебя будем. Присела я к окну открытому и стала на небо смотреть. Уже сумерки наступили, солнце зашло, жара спала. В воздухе такие ароматы стоят! Разнотравья, шашлыков, костра, вина... И тут я поняла, что к гостям мне совсем не хочется, что я наслаждаюсь своим одиночеством и мне нравится быть забытой всеми, несчастной Золушкой. Окно выходило на торец дома, а не на площадку, где сидели гости, поэтому я могла вволю наслаждаться своим одиночеством. Вдруг смотрю – дверь туалета, который находился недалеко от зарослей малины, как-то странно дергается, будто ее изнутри кто-то открыть пытается. Я сначала думала, почудилось мне, но дверь все сильнее и сильнее трясется, словно там истерика приключилась с кем-то.
Я через окно вылезла и пошла к туалету. Смотрю, а там вертушка, которая дверь снаружи закрывает, повернулась и заперла кого-то. Я ее повернула и дверь на себя дернула. А ее изнутри кто-то удерживает! Вот, думаю, что за черт там засел? Разозлилась, ка-ак дерну изо всех сил! Но дверь уже не держал никто. Я на грядку с морковкой улетела, на землю плюхнулась и сижу там с задранной юбкой. А на пороге уборной стоит черноволосый парень и улыбается.
– Вот мы и квиты, – говорит, – а то мне как-то несподручно одному дураком выглядеть. Уж не знаю, что за конструкция такая у этих удобств, что двери сами закрываются!
Я сижу на грядке, смотрю на него и чувствую, что разозлиться конкретно на этого парня совсем не могу! Таким он мне показался... героем моего романа. Я даже юбку одернуть забыла. Он руку мне протянул. Я думала, подняться мне хочет помочь и тоже ему руку подала, а он поцеловал ее и говорит:
– Глеб. Глеб Афанасьев. А вас, барышня-крестьянка, как зовут?
Мне бы, девочки, еще тогда задуматься, когда он мне руку поцеловал, вместо того, чтобы поднять! Но мозг уже отключился. Я встала сама и представилась:
– Таня.
– Так зовут мою бабушку, так зовут мою маму, и я совершенно уверен, что так будут звать и мою жену. Хотите быть моей третьей Таней? Выйдете за меня замуж?
Я, девочки, чуть в морковку опять не упала. Я решила – это судьба, и сказала:
– Да.
Именно о такой любви я и мечтала, девочки, – чтобы с первого взгляда, чтобы одна на всю жизнь! Это потом я узнала, что он сын приятельницы моей мамы, что они сговорились нас познакомить и поженить, что Глеб был в курсе их планов. А тогда... тогда я решила, что всякое в жизни бывает, что любовь свою и в сортире можно найти.
– И где теперь эта любовь? – вздохнула Сычева.
– Любовь на месте! – твердо сказала Таня. – Держит в тисках мое сердце. Вот только объект подзатерялся, но мы найдем его, правда, Танюха? Найдем! Ведь живой он, чует мое сердце, живой! Не может с ним ничего плохого случиться...
