– Ну да, такая дрянь, как наш Глеб в воде не утонет, в огне не сгорит. Я вот думаю соседей ваших по подъезду хорошенечко опросить. То, что они не расскажут милиции, они вполне могут выболтать мне. А еще Попелыхин этот в лепешку теперь расшибется, но диск наш распаролит! Мне кажется, что разгадка исчезновения Глеба лежит где-то рядом, совсем на поверхности, достаточно сделать один только верный шаг!
– Тань!
– Что?
– Можно я тебя спрошу?
– Спроси, чего уж! Какие теперь между нами тайны? Спим в одной кровати, слезами одну подушку мочим. Спроси!
– Что ты думаешь о... Флеке?
Сычева тихонько засмеялась.
– Танька, если честно, то я о нем не думаю. Мы классно повеселились, а думать о нем будешь ты, если оно тебе надо. Эй, вешалка, ты чего там затихла? Теперь твоя очередь рассказывать, как ты познакомилась с Глебом!
Татьяна задышала поглубже, притворяясь, что спит.
Никогда, ни за что на свете она не расскажет, как познакомилась с Глебом. Слишком неоригинальна ее история, слишком многим Глеб говорил слова, которые она считала только «своими».
– Спит, – шепотом сказала Таня.
– Дрыхнет, – подтвердила Сычева. – Ну и нервы у этих провинциалок! Ладно мы разговорами ей не мешаем, но комары, комары-то жужжат как сволочи!! И кусаются! – Она звонко хлопнула себя по плечу, потом по щеке. – Нет, завтра же куплю пылесос.
В общем, она оказалась дурой.
Опрос соседей в Афанасьевском доме ничего не дал. Перед Сычевой или закрывали двери, зло буркнув «достали», или, сделав стеклянные глаза повторяли: «Не, ничего не видели, ничего не знаем».
Бедные менты. Как они работают с таким крайне несознательным населением? Все очень боятся стать «свидетелем». Каждый в отдельности и все вместе жители этого дома показались Сычевой вязкой, аморфной массой, никак не желающей участвовать в процессе, называемом «расследование».
Она села на лавочку перед домом и закурила.
Деликатное осеннее солнце слегка припекло ей затылок. Мозги и так кипели от никчемных мыслей, а тут еще это чертово солнце вздумало греть ей голову. В раздражении Сычева стащила с себя пиджак и укрылась им с головой. Вид получился дурацкий, но ее это не волновало.
Она затянулась поглубже и подумала: как, чем дальше жить, если Глеб не вернется?!.
Афанасьева поломается-поломается, да в конце концов замутит роман со своим феем Флеком.
Вешалка еще так молода, что эта первая большая любовь выветрится из ее головы как легкий хмель от бокала шампанского.
А она?.. Как-то так получилось, что Глеб и работа заняли все место в ее жизни и в ее душе. Мать на старости лет повстречала вдруг большую любовь и укатила в Америку, продав квартиру и забрав все деньги с собой, у отца уже двадцать лет, как другая семья, старшая сестра... они с ней совершенно разные люди и им практически не о чем разговаривать. Только Глеб понимал ее, только с ним она могла быть сама собой.
Если его не будет, то и в сердце, и в жизни появится черная брешь, которую нечем будет заполнить.
Дрянные соседи. Мелкие, дурные людишки. Наверняка кто-то из них что-то видел, или что-нибудь слышал. Ведь нельзя бесшумно ударить человека и уволочь его из подъезда в машину!
Сычева закурила новую сигарету.
И тут появился он.
Возник, словно из-под земли. Соткался из воздуха.
Бедный мент. Оперуполномоченный старший лейтенант Карантаев. Черные джинсы, черная футболка, кожаная черная куртка – все рыночного происхождения.
– Здрасьте, – дурашливо раскланялся Карантаев, шаркнув ножкой в не очень чистом ботинке. – А что, щас так носят? – кивнул он на сооружение на Сычевской голове, немедленно стянул с себя куртку и тоже нацепил ее на голову. А потом присел рядом с ней на скамейку и, поймав ритм раскачивания ее ноги, тоже начал «черта качать».
И тоже закурил сигарету. «Два придурка» – поставила диагноз Сычева, представив, как они смотрятся со стороны.
– Чегой это вы тут делаете? – поинтересовался старший лейтенант, пуская дым через нос и косясь чуть ниже Сычевской шеи.
– А вы чего? – фыркнула Сычева, сняла пиджак с головы и надела его самым традиционным способом, запахнув на груди поглубже.
– Я мимо шел.
– Ну и я шла.
– Вы не шли. Вы сидели, курили, хмурились и делали умную ро... умное лицо под своим пиджаком. – Он тоже снял с головы куртку и накинул ее на плечи.
– Ну и ты не шел! – зло сказала Сычева, переходя на «ты». – Ты тут что-то ... вынюхивал.
Карантаев захохотал.
– Сдается мне и ты тут что-то вынюхивала!
Злиться кроме соседей еще и на лейтенанта у Сычевой не было сил.
– Нет ничего отвратительнее зажравшегося, равнодушного обывателя, отгородившегося от мира железной дверью своей квартиры, – высказала Сычева свои впечатления от общения с жильцами дома.
Он понял, о чем она говорит. Но ответ лейтенанта не выдерживал никакой критики. В ответе оперуполномоченного напрочь отсутствовала гражданская позиция:
– Их можно понять, – сказал он. – Кому охота быть свидетелем, обивать пороги судов и дознавательных органов, подписывать протоколы, участвовать в очных ставках? За это деньги не платят, а личного времени убивается масса. Будь у меня семья, свой маленький, тихий мирок, я, пожалуй, тоже поставил бы железную дверь, навесил замков, и на вопросы кого бы то ни было, отвечал: «Знать ничего не знаю!»
Сычева уставилась на него во все глаза.
– А если пропадет член этой самой твоей семьи? Пропадет прямо из подъезда, оставив на стене и ступеньках пятна теплой, еще свежей крови?! – Конец фразы она проорала, поймав на себе чей-то взгляд из-за занавески в окне первого этажа.
– Вот для этого и существуют такие сильные, смелые, профессиональные парни как я! – сказал Карантаев. – Кстати, именно тебя я и разыскивал. Но твой телефон не отвечает, а по адресу мне никто не открыл дверь. Ты же не хочешь, чтобы я вызвал тебя на допрос повесткой? Давай поболтаем где-нибудь тет на тет. Я на машине!
Волшебные слова «повестка» и «допрос» сделали свое дело.
Сычева как завороженная встала и потащилась за лейтенантом в его раздолбанную «восьмерку». А потом тряслась с ним на соседнем сиденье, пока он гнал по проспекту машину, извергая из своего агрегата черные клубы дыма.
В общем, она оказалась полной дурой, потому что очухаться не успела, как очутилась в каком-то парке отдыха, в тесной, шаткой, скрипучей кабинке «Колеса обозрения», переполненного восторженной публикой по случаю выходного дня.
Колесо неумолимо понесло ее вверх – к жиденьким облакам, к неяркому солнцу, к беззаботно порхающим птицам.
– Отличненько, – потер руки старший лейтенант Карантаев. – Тут никто нас не услышит, никто не потревожит. Обожаю вести беседы в нетривиальных местах.
В центре кабинки был круглый обруч-поручень, и Сычева вцепилась в него так, что костяшки побелели
