– Заткнись! – прикрикнула на Попелыхина Таня и закрыла уши ладонями.
– Напрасно вы на меня так орете, – надулся тот и часто-часто заморгал рыжими ресницами. – Я, между прочим, времени зря не терял, съездил в одно местечко и раздобыл специальную программулину для подбора паролей. С ее помощью я собираюсь ваш диск распаролить, а вы на меня орете, словно я ...
– Господи, замолчи.
– Мне так мамка всегда говорит, «господи, замолчи!», будто это я – Господи. Слушайте, а вам розы ведь уже не нужны? Давайте, я их продам по сто рублей за каждую у киоска! И корзину продам! Чего она места так много тут занимает? А деньги я на продукты потрачу, кофе там, чай, соль, сахар, крупы, фиников, опять же куплю, свинины. Розами же вашими не пообедаешь, да и завянут они уже к вечеру. Вы миллионеру своему скажите, пусть деньгами в следующий раз дает, а не розами...
– Да забирай ты корзину, цветы забирай, и проваливай в свою кладовку! Проваливай с глаз долой!
– Ой, ну какая вы вспыльчивая! Прямо как завхоз Мошкина из средней школы номер четыре. У нее когда новую лампочку взамен сгоревшей попросишь, она так и орет: «Проваливай с глаз долой!» Вы не завхоз случайно?
– Нет, я не Мошкина. – Терпение у Тани лопнуло, она сняла с крючка на стене половник и, замахнувшись им, пошла на Попелыхина.
– Стойте, стойте! – Попелыхин попятился к выходу, прикрывая руками голову. – Я знаю, что порой бываю несносен! Меня мать колотила и за половину того, что я здесь сказал! Дайте мне к Таньке во двор пройти, она ж для меня полотно пишет! «Иван-царевич и Серый Волк похищают Бритни Спирс под покровом волшебной ночи» – так картина называется! Я продавать ее буду! Вместе с розами!!
Таня отбросила поварешку, зажала руками уши и убежала в комнату, ставшую теперь ее «домом».
Присев на кровать, она пробежала глазами записку.
«Кажется я вчера перебрал.
Голова трещит и немножко стыдно за тот петушиный задор который со мной приключился при виде тебя и твоих замечательных веселых подруг.
Каюсь!
Но только если начать все сначала я повторил бы и виски в ресторане и налет на Некитай и половецкие пляски до утра в ночном клубе.
Здорово что ты позволила довезти тебя до нового места твоего обитания.
Я точно знаю куда слать тебе розы.
Не выбрасывай эти цветы. Лучше свари из них варенье позови меня в гости и мы будем пить чай на кухне с вареньем из лепестков белых роз.
Я знаю сейчас не лучший период твоей жизни. Можешь рассчитывать на меня. Мои деньги мои связи мой Хаммер с Васей и магазины с одеждой в полном твоем распоряжении.
Не злись на меня.
Собака Флек»
Таня вздохнула, нахмурилась, достала из сумки красную ручку и начала расставлять запятые.
Сычева шла по коридору редакции.
После идиотского приключения с Карантаевым она не чувствовала ничего, кроме усталости, злости и раздражения. Правда, где-то в глубине души завелся маленький чертик, который весело хохотал и провоцировал Сычеву тоже захохотать. Сычева чертику не поддавалась, она старалась его заткнуть, придушить, а сама – «мысли думать».
Но черт хохотал, а мысли не думались.
Единственное, до чего она додумалась – что нужно поехать в редакцию и пошариться в Интернете. Может, удастся найти что-нибудь по «известному ювелиру Петренко». А еще у нее в рабочем компьютере есть адресная база, купленная по случаю на рынке, и вполне возможно, что получится вычислить телефон или даже место жительства этого Юрия Васильевича.
Она съездит к Петренко и попытается разговорить его. То, чего ювелир никогда не скажет оперуполномоченному уголовного розыска, он вполне может разболтать красивой женщине, похожей на Анастасию Заворотнюк.
В редакции никого не было. День был выходной, но даже в выходной тут кто-нибудь всегда ошивался: доделывал срочную работу, гонял компьютерные игрушки, пил кофе, курил, болтал по телефону, а то и вообще спал на кожаном диванчике в коридоре, отдыхая от надоевших домашних склок.
А тут никого не было! «Аквариумы» были пусты, телефоны молчали, мониторы не мерцали, похоже, все сотрудники решили воспользоваться теплым солнечным днем и использовать его по назначению – отдохнуть.
Сычева шла к своей секции, привычно лавируя между прозрачными перегородками, и тут сбоку заметила какое-то движение. Она обернулась и вдалеке увидела Игнатьева. Он помахал ей рукой и она в ответ тоже махнула, обрадовавшись, что хоть кто-то есть на работе и ей теперь не так жутко в этом стеклянном мистическом лабиринте.
Сычева добралась до своего стола и включила компьютер. Но монитор не ожил, – кнопка на системном блоке сухо щелкнула, отказываясь его включать.
– Черт! – тихо выругалась Сычева.
Электричества не было. Похоже, именно из-за этого все, кто пришел в редакцию поработать или отдохнуть от семейных проблем, разбежались.
Что тут делать, если не работают ни компьютеры, ни кофеварки, ни большинство телефонов?.. Стоп!
Но ведь она приехала сюда на лифте, значит, свет еще две минуты назад был?..
Сычева ткнула кнопку, включавшую кофеварку, но красный огонек не загорелся на ее черном боку.
– Черт! – Сычева даже ногой топнула.
Ну почему ей сегодня так не везет?! Сначала ничего не знающие соседи, потом придурочный Карантаев со своим чертовым колесом, а теперь опять отключение электричества – уже второй раз за день!
– Игнатьев! – заорала она. – В Москве что, опять глобальная энергоавария?!
Игнатьев ей не ответил. Сычева посмотрела на него через множество перегородок – было видно, что он сидит за компьютером.
«Какого черта он пялится в темный экран?!» – подумала она раздраженно.
Делать было нечего, Сычева побрела между стеклянных перегородок в обратном направлении.
– Как ты думаешь, это надолго? – спросила она Игнатьева, когда до него было рукой подать.
Он опять не ответил и это было странно, но еще было более странным было то, что, оказывается, он сидел не за своим компьютером, не за своим рабочим столом, а за столом Глеба.
– Игнатьев! – дрогнувшим от волнения голосом позвала его Сычева.
Игнатьев не шелохнулся. Она двинулась к нему, с каждым шагом понимая, что что-то не так, что нужно бежать отсюда подальше, не вдаваясь в подробности... Она и побежала бы, если бы Игнатьев сидел за своим столом, а не за столом Глеба, она и побежала бы, но все, что касалось Афанасьева, касалось и ее. Сычева ускорилась, рванулась к Афанасьевскому столу, но тут же остановилась, потому что от ужаса остановилось сердце, а дыхание перестало быть насущной необходимостью.
«Черт бы тебя побрал, ты же пару минут назад махал мне рукой!» – промелькнула мысль.
«Откуда у тебя в груди черная дырка?»
Игнатьев сидел, откинувшись на спинку стула, глаза его были полуприкрыты, а то пространство, которое оставалось от глаз, было – жутким, стеклянным, мертвым. Руки у него висели вдоль тела так, словно это были чужие руки, приставленные к нему из другого конструктора – кисти чересчур крупные, локти неестественно вывернуты, в плечах словно сломан какой-то шарнир.
«Пульс можно не проверять, – снова мелькнула мысль. – У живых руки так не висят».
Рубашка у него на груди набухла от крови, крови было немного и почему-то она была вовсе не красная, а ярко розовая – может быть, это голубизна ткани так повлияла на цвет?..
Страшная черная дырка в том месте, где принято думать, что бьется сердце, тоже говорила о том, что пульс можно не проверять.
