Было над чем еще думать и думать...
Делать это было противно и неприятно, но Глеб почему-то свято уверовал, что сделать это обязательно надо, чтобы судьба вновь не повернулась к нему тем местом, у которого... полная загадки улыбка Мона Лизы.
Ключа от квартиры у Афанасьева не было, Таня в это время всегда была на работе, и Глеб поплелся в соседний подъезд. Жена говорила, что у мамы есть запасной ключ «на всякий случай».
Дверь открыл импозантный мужик в махровом халате – видимо, очередная сердечная привязанность Софьи Михайловны. Афанасьеву показалось отдаленно знакомым его лицо, но думать об этом не было сил и он сбивчиво начал объяснять ситуацию. Мужик вдруг взволнованно закивал: «Да, да, знаю, знаю, какое счастье, что вы нашлись! Какое большое счастье! Софочки сейчас нет, и Танечки нет, но я обязательно дозвонюсь до них и сообщу прекрасную новость!» Мужик быстро нашел на полочке запасной ключ, отдал его Глебу и снова объявил про «большое счастье».
Афанасьев пожал плечами и пошел домой. Он так и не понял, почему для постороннего мужика его возвращение стало «большим счастьем». Или мужик тоже перед богом зарабатывает себе очки добрыми делами и теплыми чувствами?..
Афанасьев встал и запинал грязную одежду в угол. Потом он ее сожжет. Или нет, – никакой символики, никаких трагических жестов. Он просто выбросит шмотки в мусоропровод и сотрет из памяти все, с чем они связаны. Кажется, обида и злость не должны поселяться в его обновленной, просветленной и ищущей правильные пути душе. Точно не должны!!
Глеб зашел в ванну и включил воду. Он долго не мог пробкой заткнуть сливное отверстие, руки дрожали и координация никуда не годилась. Когда у него получилось, он взял с полки бутылочку с пеной и всю, без остатка, вылил в ванну.
Большой ли это грех – получать удовольствие от горячей ванны, утопая в благоухающей пене?..
Раньше такие вопросы ему в голову не приходили.
Пока вода набиралась, он прошел в комнату. В квартире почему-то царила нежилая атмосфера. Толстый слой пыли лежал на мебели, пол был давно не мыт, часы на стене не тикали – у них кончился завод. Неужели Таня переехала жить в матери? Тогда почему мужик в халате ему ничего не сказал?
Глеб взял с кресла Танин халат, уткнулся в него лицом и прислушался к тому, что творилось внутри.
Внутри сидел огромный уродец по имени Страх. Он не оставлял места никаким другим чувствам, которые Афанасьев пытался разбередить этим халатом.
Пока те, кто его выкрал не найдены и не наказаны, он – смертник. Они из под земли его достанут. На работу нельзя, никуда нельзя, нужно сидеть дома и никуда не высовываться. Может, они, наконец, найдут камни, обнаружат диск и отстанут? Хотя нет, Инга вряд ли удовлетворится камнями и диском. Ей нужен Глеб, Глеб и Глеб, причем, похоже любой – живой или мертвый.
Афанасьев бросился в коридор, проверил хорошо ли закрыт замок, затянул потуже щеколду, а потом с невероятным усилием придвинул шкаф-гардероб к двери. Жена наверняка поселилась у матери, а он из квартиры не выйдет, пока не удостоверится в своей безопасности...
Следовало позвонить маме и бабушке, успокоить их, сказать, что с ним все в порядке. Он взял телефонную трубку, набрал номер, но электронный голос вдруг сообщил, что «ваша линия отключена за неуплату».
– Бардак! – не удержался от возмущения Глеб.
Таня всегда вовремя платила за квартиру, электричество и телефон. И потом, как она может спокойно работать, если неизвестно жив ли он?!
Он вернулся – еле живой, голодный, грязный, несчастный, опустошенный, а в квартире не прибрано, телефон не работает и никто не ждет его со слезами радости на глазах.
Большой ли это грех – злиться на жену за то, что она не сидит убитая горем у окна, а продолжает жить своей жизнью?..
Афанасьев присел на корточки, погладил Арсена по длинным ушам и сказал:
– Кажется, мы никому не нужны, братец кролик. Ты готов к этому? Я – нет. Будем любить друг друга. – Он поднял крола и поцеловал в лоб. Это было необычно и трогательно – целовать маленькое беззащитное животное. Наверное, этим поцелуем он непременно искупит какой-нибудь свой старый грех.
В горле опять запершили слезы.
Глеб встал и пошел на кухню, чтобы сварить себе кофе.
Кухня встретила его неуютом и холодом – в открытую настежь форточку врывались порывы ветра. Розовая шторка с окна была сорвана, на подоконнике не хватало азалии, оставшиеся цветы, очевидно, не поливал никто, потому что они завяли. На печке явно давно ничего не готовили, посуда, банки с крупами, кастрюли и сковородки были небрежно и как будто бы наспех распиханы по своим местам. Холодильник был отключен, а из продуктов в нем находились только специи, сухое печенье и макароны.
– Бардак! – опять не удержался от возмущения Глеб и тут заметил...
Он заметил, что на полу мелом был начерчен какой-то контур. Таким контуром обводят криминальные трупы.
Афанасьев в ужасе отскочил к двери.
Это что же получается, Таню убили?! И именно поэтому в квартире грязно, на плите нет еды, а телефон не работает?
«Спокойно! – приказал себе Афанасьев. – Спокойно!»
Во-первых, мужик в халате сказал, что он обязательно дозвонится Танечке.
Во-вторых, контуры на полу не могут соответствовать очертаниям тела его жены. Скорее всего, здесь лежал мужик ростом не меньше метра восьмидесяти. Он лежал, раскинув руки и вытянув ноги.
Глеб зашел в ванну, выпустил воду с пеной, заполнил ведро водой и тщательно вымыл полы в квартире. Особенно тщательно он вымыл кухню, чтобы не осталось никаких следов мелового контура.
Работа, ставшая за последнее время привычной, немного его успокоила.
Вместо ванны с пеной он принял прохладный душ. Вместо кофе попил жидкий чай. Вместо фруктового тортика перекусил печеньем. Кажется, жить в черном теле стало его привычкой. Господи, зачтется ли ему то, что он понял, как мало для счастья надо?!
Только бы Страх хоть немножко пригнул голову, чтобы уступить место другим эмоциям!
«Пистолет!» – вспомнил вдруг Глеб.
Бабка как-то на двадцать третье февраля подарила ему пистолет, стреляющий металлическими шариками. «Для самозащиты и обороны, – пояснила она. – Чтобы никто не обижал моего Глебчонка».
Афанасьев не испытывал никакой страсти к оружию, поэтому засунул игрушку подальше, за книги на полку. Теперь он подумал, что чувствовал бы себя увереннее, если бы под рукой был тот «Макаров».
Он снял с полки все книги, но пистолета не нашел.
По спине побежали мурашки.
Спокойно!
Наверное, жена перебирала книги, нашла пистолет и... Что «и» Афанасьев не знал.
Он покормил Арсена печеньем и сухим геркулесом. Кролик бодро поел и тут же выдал на коврик продукты своей жизнедеятельности. Глеб поморщился, но коврик помыл, прислушиваясь к себе, нравится ему это новое ощущение заботы о ком-то или не нравится?
Зачтется, или не зачтется?..
Афанасьев посмотрел на остановившиеся часы и приказал себе ни о чем не думать. Он откинул покрывало на кровати, упал на прохладные простыни. Подушка едва уловимо пахла духами, вот только Глеб не помнил какими – Таниными или Татьяниными.
Он потом все обдумает, взвесит, проанализирует и решит, как действовать дальше. А сейчас нужно хорошо выспаться. Он без труда провалился в сон. Ему приснилась женщина с лицом Воеводиной, прической жены и фигурой Сычевой. Женщина стояла перед мольбертом и жестами Татьяны-художницы рисовала его, Глеба, портрет. Глеб все пытался заглянуть ей через плечо и рассмотреть, что получается на холсте, но баба-мутант постоянно двигалась и заслоняла собой картину. Наконец Глеб встал на цыпочки и увидел свое нарисованное лицо. Оно было как будто размноженное, и каждая копия выражала отвратительную гримасу. Галерея отвратительных, жутких гримас – таков был его автопортрет. Баба-мутант громко захохотала и
