– Этапом из Твери, зла немеренно, – опять перепела его эпитеты Элка.
– ... ым сломить твой боевой дух! – закончил свою мысль Сазон.
– Я тут картину для тебя написал, – подал голос Мальцев. – Называется «Море несломленное».
– Спасибо, Мальцев. Но думаю, изолятор не лучшее место для твоих синих ква... гениальных картин.
– А я ведь сказал им, – шваркнул кулаком по столу Сазон, – что если б мой внук захотел кого-нибудь грохнуть, он не сделал бы этого со спины! А уж тем более не стал бы заниматься рисованием на дохлых телах! Тьфу!!!
– Скорее бы уже появился труп номер четыре! – мечтательно вздохнула вдруг Элка.
– Вы пойте, лучше, деточка, пойте! – вмешалась маман. – А то неровен час, здесь же окажетесь! На двоих мне таскать передачки придется, а я этого нет, не вынесу!
– Конец свиданию! – крикнул конвоир, возникнув на пороге.
– Держись, сынку! Жри больше! – пряча покрасневшие глаза, дед похлопал меня по руке, развернулся по-солдатски «кругом» и помаршировал на выход. За ним потянулись цепочкой все остальные. Только Элка припала к моему уху и зашептала так быстро, что я едва успевал понимать слова:
– Кажется, дело швах! Этот Барсук – старый, уважаемый опер. Он на хорошем счету и к нему все прислушиваются. Он такую шумиху поднял вокруг этого дела! Понимаешь, он ненавидит людей с деньгами. Считает их всех ворами и бездельниками. Так что ты провинился уже только тем, что являешься внуком Сазона Сазонова. Короче, будет очень и очень трудно, но ты... держись!!! Если в ближайшее время не появится труп номер четыре, я сама проломлю кому-нибудь голову. А чтоб совесть не мучила, сделаю это с Юлианой Ульяновой – сука, редкостная! С удовольствием пронумерую ее холеную длань. Кроме того, что она несет редкую чушь про свои неземные успехи в Америке, она мяса не ест, водки не пьет и не ругается матом. Не наш человек!
– Не наш, – рассмеялся я. – Но видеть тебя соседкой по камере я не хочу.
– Конец свиданию! – снова крикнул конвойный.
– Элка, я тебя того-этого... люблю, одним словом.
– Ты тоже мне нравишься, – поспешно сказала она и пошла к двери с подозрительно гордо поднятой головой.
– У меня там обезьяна в вагончике! – крикнул я ей. – Ты корми ее! И кошку корми! Всех корми, кого мы приручили! А то сдохнут.
Последующие два дня пролетели как в дурном сне. Моего соседа по изолятору увезли в СИЗО, и я остался один. И хоть мы с ним практически не разговаривали, оказавшись в полном одиночестве, я понял, что так недолго и чокнуться. Чтобы как-то отодвинуть этот момент, я начал тренироваться – отжимался каждый час на кулаках по сто раз. Я заставлял себя есть склизкую кашу и старался не думать о самом плохом – одним словом, не сдавался.
Свиданий с родственниками и женой мне больше не дали. Единственное – передали записку от Элки.
«Обезьяну кормлю. Кошка сбежала. Привет от Максима Максимовича», – написала она. Я пытался найти в этих словах какой-нибудь двоякий смысл, но не нашел. Ну что можно сказать между строк в тексте «Обезьяну кормлю. Кошка сбежала»? Разве что, передавая привет от Максима Максимовича, она намекала, что встретилась с пацаном, знает о том, что он видел преступника, и уговорит его дать показания в мою пользу?!
Я устал ломать голову над запиской и дал себе такую физическую нагрузку, что спал потом, как убитый.
Два раза ко мне приходил адвокат, которого нанял дед. Судя по часам и костюму, это был дорогой адвокат. А судя по ботинкам из тонкой телячьей кожи, это был самый дорогой адвокат в этом городе. Я не запомнил, как его зовут, зато хорошо запомнил, что он сказал при первой нашей встрече.
– Дело, как ни странно, оказалось чрезвычайно трудным. Эти чертовы обстоятельства, что ваши пути с убитыми так неудачно пересекались! А очнется ли Маргарита Лялькина – неизвестно. Пока она в коме. Иван Матвеевич Барсук прямо-таки компанию в городе организовал под названием «Деньги над законом не властны»! Орет на каждом углу, что детки у богатеев решили, что могут совершать преступления, потому что безнаказанность покупается. Боюсь, судебный процесс может стать показательным. Барсук, видите ли, в прошлом старый партиец, который так и не принял новых законов жизни.
– Ну да, все должны курить «Приму», стричься бобриком, носить синтетические рубашки в полоску и душиться «Шипром».
– Что?!
– Да нет, это я так.
– Как ни странно, у этого Барсука объявилась куча сторонников. Они даже митинг в центре города организовали с плакатами «Отпрысков богатеев под суд за зверские преступления!» В общем, придется трудно.
Я и без него это понимал.
Если дело не решилось за эти три дня, которые я провел в изоляторе, то... скорее всего, оно дойдет до суда.
Если только...
Если только не появится жертва номер четыре.
Тем ранним утром меня должны были перевезти из изолятора в СИЗО.
И хоть я запретил себе думать о самом плохом – все равно думалось.
Настоящий убийца, судя по всему, затаился, затих. Ему на руку, что вместо него на нарах оказался другой человек. О том, что за эти преступления взяли меня, наверняка растрезвонили все местные «Новости» и газеты.
А если убийца так и не обнаружит себя, если частный детектив, которого нанял Сазон, ничего не раскопает, то мне впаяют...
Вот с этого момента я запрещал себе думать дальше и возвращал свои мысли назад.
«... Настоящий убийца затаился, затих».
То раннее утро не было солнечным. Или оно было настолько ранним, что солнце еще не успело разойтись в полную силу? Часов у меня не было, и я определил для себя время как пять утра.
По пути к машине, которую принято называть автозак, я чуть не свалился в обморок. И вовсе не от малодушия, а от свежего воздуха. Трое суток я провел в душном подвале, на прогулки меня не водили. Было так принято, или пытка духотой предназначалась исключительно для внука Сазона Сазонова, я не знал.
Оказавшись на улице, я вдохнул полной грудью и... закачался как анемичная барышня. Конвоир, похоже, воспринял это как попытку побега, потому что ствол автомата немедленно уперся мне в спину с такой силой, что головокружение сразу прошло. Надо сказать, что наручников на меня не надели – то ли со спецсредствами была напряженка, то ли меня посчитали абсолютно сломленным и безопасным, – я не знал. Я просто шел, сцепив сзади руки в замок.
– Голова закружилась, – объяснил я парню, стоявшему сзади, и он опустил автомат.
Я помню каждый свой шаг до машины. В небе галдели птицы, а в воздухе почему-то витал слабый запах горелой листвы, словно была уже осень. А может, за эти три дня осень взяла, да настала? Может, природа в мою поддержку нарушила заведенный порядок и выдала всем в разгар лета симптомы раннего увядания?
Глупые мысли лезли мне в голову и я начал считать шаги. Их оказалось ровно пятьдесят пять до машины.
Автозаком оказался обычный УАЗик-«буханка», специально для этого оборудованный. Конвоир пропустил меня в салон первым и закрыл на ключ дверь с решеткой, отделявшую меня от отсека, предназначавшегося для конвойного, где были два сиденья и небольшое окно. В моем помещении окон не было – только жесткая неудобная лавка, – но через решетку я мог видеть кусочек окна и обочину дороги,
