– Пойдем, искупаемся, – повторил я, но Сазон, уткнулся мне носом в живот и плечи его затряслись. Если бы я точно не знал, что Сазон не умеет плакать, я бы подумал, что он зарыдал.
– Эй, бояре! – крикнула Элка нам из воды, – А ну давайте ко мне!
– А почему бараны? – оторвался дед от моего живота. Глаза его были красные, но сухие.
– Вы все время путаете текст! – вконец разозлилась Беда.
– Да, теперь у вас будет секс! – радостно закивал Сазон.
– Ничего не получилось! – Элка вышла из воды, закинула руки за голову и подставилась солнцу всем телом, чтобы обсохнуть. – Ну ничегошеньки!! Сазон, у тебя же слуховой аппарат в ухе, чего ты придуриваешься?
– Чего?!! – заорал Сазон. – Говори громче, батарейка села!! – Он скрюченным пальцем постучал по плоской «таблетке», торчавшей в ухе.
– Тьфу, – плюнула Элка.
Я обнял деда и повел его к своему убежищу.
– А кого ж мы похоронили, сынку? – спросил он, протиснувшись в нору и усевшись на деревянный настил.
– Конвоир другана подсадил! – крикнул я ему в ухо.
– А, дураку подговнил! Правильно, сынку, я так и знал, что не мог ты как забытый в печке пирог сгореть! Не для того я тебе кормил, растил, учил драться и выживать. Не для того я твою скрипку на помойку выбросил! Я так понимаю, ты тут теперь прятаться будешь?! Сегодня прикажу сюда фуру с продуктами подогнать, а то отощал ты совсем!!
– Не надо фуру! – заорали мы в один голос с Элкой так, что Сазон услышал и обиженно поджал губы.
– Не надо фуры, он же тут прячется! – чуть не плача, сказала Беда. – Я все необходимое ему привезла. Сейчас принесу из машины сумку!
Она и правда сгоняла за сумкой и, пока мы с Сазоном молча сидели, обнявшись, достала из нее продукты, плед, одеяло, лекарства и сигареты.
– Я не курю, – напомнил я ей.
– Я курю, – отрезала Элка. – Или ты считаешь, что я буду ночевать в компании Генриетты Владимировны?!
Сазон вертел головой, переводя взгляд с меня на Беду. Батарейка в его слуховом аппарате окончательно сдохла, он ничего не слышал, поэтому решил взять инициативу в свои руки.
– Сынку! – заорал он. – Я своим ребятам велел отловить в городе всех похожих на тебя парней! Среди них обязательно будет тот, из-за которого ты пострадал!
Мы с Бедой захохотали. Смеяться мне было больно, я схватился за грудь и закашлялся. Смех этот больше походил на истерику – Беда неприлично захрюкала, содрогаясь в конвульсиях.
– Попробуй донести до него, что это распоряжение необходимо отменить, – простонала она, обращаясь ко мне. – А то и его в кутузку засадят!
– Ну и черт с вами, ну и ржите! – окончательно обиделся дед. – Пошел я, некогда мне тут лясы точить. Все равно я этого гада поймаю, и ты, сынку, вылезешь из этой норы. А пока прячься. Я к тебе сюда сегодня бригаду врачей откомандирую.
– Нет! – заорали мы снова с Элкой. Никогда в жизни мы с ней так слаженно не орали хором. Беда быстро забила мне в телефон свой новый номер мобильного, обняла Сазона за плечи и вытолкала его из пещеры.
– Созвонимся! – крикнула она снаружи.
Если так дальше пойдет, то скоро у этой норы будет кипеть самая бойкая жизнь в городе, и скрываться тут будет бессмысленно.
Я вздохнул, растянулся на своем ложе и ... мгновенно заснул.
Проснулся я оттого, что кто-то тряс меня за плечо. Не открывая глаз, я улыбнулся, протянул руки в надежде обнять Беду, но поймал пустоту. Я раскрыл глаза и увидел над собой жуткую рожу. Рожа покривлялась и издала пронзительный, знакомый до боли визг. После всего, что со мной произошло, испугать меня было практически невозможно. Я снова закрыл глаза, заставил себя подумать логически и понял: раз эта пещера – тайное убежище Максима Максимовича, то и его чертова обезьяна, скорее всего, тут бывала. Она, наконец, покинула мой вагончик и прибежала сюда, к Максиму Максимовичу. Если, конечно, у нее не существует какой-то особой программы по преследованию именно моей скромной персоны. В любом случае, делить эту нору с мартышкой я не хотел, а выгнать ее я и пытаться не стал со своими сломанными ребрами. Она сгруппировалась у меня в ногах и остервенело чесалась. Обезьяна показалась мне похудевшей и еще более наглой.
– Нужно было разрешить Леньке-матросу продать тебя, – простонал я.
Обезьяна взвизгнула, хлопнула себя по ляжкам и отпрыгнула к сумке с продуктами.
– Брысь! – заорал я, но она успела выхватить яблоко.
– Дрянь. Это мои продукты!
Но она уже жрала мое яблоко и смотреть на это у меня не было никаких сил. В принципе, я люблю животных, но это была какая-то особенная, подлая, вздорная, отвратительная мартышка. Не пройдет и часа, как она устроит где-нибудь здесь туалет.
Я поднялся, высунул нос на улицу и обнаружил, что уже вечер. Беда не звонила, Максим Максимович как сквозь землю провалился. Я попытался дозвониться до Элки, но сеть терялась, и после нескольких неудачных попыток я осознал, что больше всего на свете хочу выбраться из этой норы.
В конце концов, кто меня узнает? Я умер, погиб. У меня даже есть могилка и памятник. И потом, за неделю я оброс густой щетиной, а это здорово меняет внешность.
Никто меня не узнает.
Я порылся в сумке, в надежде отыскать что-нибудь, что можно на себя надеть. Но ни джинсов, ни рубашки там не нашел. Только ботинки и какую-то черную скатерть. Приглядевшись, я понял, что это не скатерть, а поповская ряса – черная, длинная, мрачная и многозначительная. Наверное, Элка от счастья умом тронулась. В отчаянье я пнул ногой сумку.
Обезьяна хрустела в углу своим яблоком.
Больше всего на свете я хотел выбраться из этой норы.
– Я убью тебя, Элка! – с чувством сказал я, натянул на себя черное одеяние, и вдруг почувствовал себя в нем комфортно и... безопасно. Кому придет в голову, что батюшка может скрываться от правосудия? Словно вживаясь в новую роль, я три раза размашисто перекрестился и сказал себе:
– С богом!
И вышел из душной пещеры. И спокойно, не торопясь, как обязывало мое новое одеяние, пошел вдоль берега по знакомым с детства местам, наслаждаясь свежим воздухом, природой, и ощущением бесконечной свободы. Тело почти не болело, голова не кружилась, ноги шагали по земле, не подкашиваясь.
Жизнь – такая прекрасная штука. Даже если все идет кувырком.
Даже если ты растоптан, раздавлен, и в рясе.
Не знаю, как я оказался у Жемчужного пляжа. Я зашел со стороны зарослей густого кустарника: там петляла, вилась тропинка, протоптанная невесть кем, – наверное, пацанами, делавших на отдыхающих свой маленький нехитрый бизнес. Сумерки уже сгустились, и из своего зеленого укрытия я видел только небольшую часть автостоянки.
Может, я и специально забрел на Жемчужный – не знаю. Подсознание иногда вытворяет с нами странные штуки. Как бы то ни было, я сидел в кустах и сквозь кружево зелени жадно пялился на ту жизнь, которая стала вдруг для меня запретной. Запоздалые купальщики подходили к своим машинам, копошились возле них, укладывали вещи, вытряхивали песок из обуви, одевали на купальные костюмы что-нибудь незначительное – шорты, майки, а то и вовсе не надевали, – потом садились за руль, выкручивались на узком пространстве и, газанув, лихо уносились по дороге, ведущей в город.
