особенно если ты лежишь лицом к стенке?
– Может, орудует секта?..
– Мне нравятся твои очки, особенно, когда ты снимаешь их, щуришься, дышишь на них, протираешь, опять водружаешь на нос и...
– Или маньяк?!
– И подхватываешь мизинцем.
– Скорее всего, у мужика на пляже была назначена какая-то важная встреча.
– Мне нравятся твои ключицы, твои уши, твои ногти, твои пятки, – я все ждал, когда Элка меня услышит, но она тоже умела уходить «в отключку», когда я произносил длинные, лиричные речи.
– Слушай, а может, тот алкаш этому трупу какой-нибудь родственник?! – вдруг осенило Беду. – И он вовсе не продавал твой пиджак, а просто дал поносить?
– Я слышал, что бабы бывают трех видов – стервы, суки и дуры! – не пробившись к ее сознанию, я попробовал обратиться к подсознанию.
– Слушай, нужно попытаться найти того пьяни... Что?!! Ты назвал меня сукой?!
Скрипач перестал играть. Его заинтересовал назревавший скандал и он замер со смычком, занесенным над скрипкой.
– Нет, дорогая, я хотел только сказать, что открыл новый тип женщины под названием Беда! – Я сказал это громко, чтобы услышал скрипач и его любопытная скрипка. Смычок наконец опустился на струны, став щипать их гораздо бодрее, чем до моего громогласно объявленного «открытия». – В сущности, я только хотел признаться, что очень люблю тебя, несмотря на то, что...
– Нужно обязательно попытаться найти того алкаша.
– На то, что ты абсолютно несносна.
– Нужно найти его, пока не появился труп номер два!
Я залпом выпил холодное пиво.
– Черт тебя побери! – очень тихо сказал я Беде. – За каким хреном ты снова, опять, как прежде и как обычно пытаешься засунуть свой нос в уголовное дело?! Здесь не Сибирск! Твоя криминальная газетенка осталась за тысячи километров! Ты отдыхающая! Жена, блин, новоиспеченная! Дед кучу денег отвалил загсу, чтобы нас зарегистрировали в этом городе в такие короткие сроки! И потом, ты же, вроде, куда-то там устроилась на работу?! А?! Куда? В издательство! Кем? Пиар-менеджером! Вот и пиарь себе все, что под руку попадется! Пиарь, а не суй свой нос, свои локти, ключицы и пятки, которые мне так нравятся, в криминал!!! Не суй! А то оттяпают по самую задницу! – Я все же сбился на крик. Я орал, как умалишенный. Последний раз я орал так только на... Элку.
Скрипка заглохла – куда ей было против семейного скандала.
Примчался официант с огромным прозрачным кувшином, заполненным чем-то белым.
– Желание клиента для нас закон! – с улыбкой провозгласил он. – Хозяин нашего заведения, как казах – казаху, скотовод – скотоводу...
Элка захохотала. Она так хохотала, что слезы брызнули у нее из глаз и ей пришлось стащить с носа очки.
– Ну, ты попал! Пей! – приказала она. – Пей! Не обижай скотоводов.
– Маэстро, музыку! – крикнул я скрипачу. – Желательно вальс Мендельсона.
Скрипач пожал плечиком и – скрипка ему подчинилась, и смычок не подвел, извлекая из струн зубодробильные звуки избитого вальса.
Я встал, набрал в легкие воздуха и одним махом выпил кислое молоко. Это оказался отличный кумыс – свежий, будто и правда только что из кишлака.
– Браво, – сказала Элка. – Теперь могу смело сказать, что это лучший день в моей жизни!
Я плыл по морю на надувном матрасе. Солнце пялилось на меня сверху своим единственным жарким глазом и почему-то совсем не слепило. Я подмигнул ему, но оно осталось величественно-равнодушным и безучастным. Берег был далеко, берега совсем не было видно, но это совсем не пугало меня. Я был счастлив своим одиночеством, своей отрезанностью от мира, своей ничтожностью и беззащитностью перед могучей стихией.
Матрас, кажется, слегка спустил воздух, но это тоже почему-то не пугало меня. Мне было хорошо, тихо, спокойно.
Умиротворение мое вдруг нарушила легкая тряска. Море при этом оставалось совершенно спокойным, матрас, хоть и спущенный, лежал на воде неподвижно, но меня сотрясал легкий тремор где-то в районе плеча. Он категорически не годился для моего ощущения счастья от одиночества, поэтому я решил изменить положение на матрасе и перекатиться на живот. Но руки не двигались, в ногах не оказалось сил, а тряска только усилилась. Я хотел заорать, но голоса не было. Я в ужасе уставился на безоблачное небо; вот она, расплата за счастье – полный паралич, немота и трясучка. «Хорошо, что еще не ослеп», – подумалось мне. Оранжевый солнечный диск вдруг подмигнул мне очкастым глазом Беды и ее же голосом заорал:
– Бизя, вставай! Вставай, черт тебя побери! Посмотри, что про нас написали! Да продери ты шары!
Я открыл глаза и увидел перед собой Элку в шортах и топике, состоявшем из одних только лямок. Элка трясла меня за плечо, трясла сильно и, вероятно, очень давно, потому что успела раскраснеться и даже вспотеть.
У нее было злое лицо, злые руки, и даже коленки какие-то остервенелые.
– Вставай! Читай! – тыкала она мне в нос какой-то газетой. – Ублюдки! Уроды! Писаки хреновы!
– Элка, – пробормотал я, блаженно улыбаясь в полусне, – Элка, я так скучал по тебе на драном матрасе! Это только казалось, что мне хорошо в одиночестве. На самом деле мне было страшно, одиноко, мокро, и со мной приключилась трясучка.
– Читай! – приказала Элка и развернула передо мной газету, держа ее пальцами за уголки.
– Ой, не хочу, – отвернулся я от газеты, – не люблю я по утрам газеты читать. Я не английский колонизатор на Самоа.
– При чем тут Самоа, идиот! – взревела Элка так, что я окончательно проснулся.
– Кто идиот? – решил уточнить я.
– И ты тоже, – милостиво объяснила она. – Немедленно прочитай статейку на первой полосе и скажи, что ты об этом думаешь!
Пришлось взять в руки газету и сфокусировать взгляд на мелких газетных строчках. Еще не начав читать, я понял, что газетенка с сильнейшим налетом «желтизны», а большую половину ее содержимого составляет фоторепортаж с нашей свадьбы. На самой большой фотографии был запечатлен я, сжимающий в объятиях девушку в белом платье. Я припал к губам девушки с такой варварской ненасытностью, что лицо у девушки смялось, словно подушка, в которую уронили кирпич. Глаза у нее были выпучены то ли от ужаса, то ли от удовольствия, я же, наоборот, зажмурился так, будто взвод автоматчиков должен был меня вот-вот расстрелять. На заднем плане виднелись ухмыляющиеся, пьяные лица гостей. Зрелище было отвратительным, но еще отвратительнее была подпись к снимку.
«Сазон Сазонов наконец-то женил своего непутевого внука Глеба! Свадьба состоялась в одном из ресторанов, принадлежащих Сазону, и на нее были приглашены самые известные и влиятельные люди нашего города. Пикантность этого события состояла в том, в ЗАГСе непутевый внук расписался с одной девушкой – Эллой Тягнибедой, а в ресторане на крик гостей „Горько!“ целовался с другой – некоей беременной Элеонорой. Как стало известно, скоро у Элеоноры родится от Глеба ребенок! Справедливый вопрос: как смотрит на это законная жена Глеба? Вероятно, очень даже лояльно, так как сама она, как поговаривают, не может иметь детей, и готова принять внебрачного ребенка мужа в семью. Ведь деньгам Сазона Сазонова очень нужны наследники! Некоторым показалось странным, что Глеб решил афишировать свое отцовство на таком мероприятии, как свадьба, но – у богатых свои причуды!»
На второй фотографии я что-то пил из бокала, а подпись гласила: «Внук Сазона Сазонова с трудом избавился от алкогольной зависимости, поэтому пьет теперь только соки!»
Третье фото изображало, как я, роняя столы и стулья, убегаю из зала, а за мной мчится Элка. На четвертом моя маман обнимала незнакомого юношу в бабочке. «Глеб Сазонов в прошлом отчаянный ловелас, – были подписаны фото. – Под видом матери на его свадьбу прибыла дама, в прошлом состоявшая
