Прохоров не слышал. Она пробежала по горнице и выскочила на крыльцо.
— Тихон Петрович, Тихон Петрович! — позвала она. — Коням больше не отпускай овса! Запрещаю! А то как бы нам не просчитаться…
Последний снег вот-вот должен сойти, сев у нее не за горами.
Ни с чем и ни с кем не хочет она мириться…
С Поспеловым говорить тоже иногда бесполезно. Его не переучишь. Вот приблизился сев. Теперь он начнет ездить. По полям. Обозревать поля, как помещик. В Сурож и обратно. Будет каждодневно докладывать в райком сводку. И если запоздает хоть на час, из райкома позвонят: что случилось?
Анне даже смешно стало. Она представила себе, что бы было, если бы в старые, дореволюционные времена управляющий каким-нибудь большим имением принялся ежедневно докладывать помещику, как у него идет сев. Вдруг из Сурожа полетели бы в Пронск телеграммы. Пятьсот гектаров! Тысяча! Две! Три! Наверно, помещик подумал бы, что управляющий сошел с ума. Конечно, времена были другие, тут не о сравнении идет речь. Но и так нельзя — не доверять совсем! Может быть, самый большой вред, какой может нанести себе человек, это утратить доверие к людям…
Спустя несколько дней, вернувшись с работы, Алексей сам подошел к Анне.
— Анечка, я был пьян, погорячился…
Он просил, был ласков, как когда-то в первые дни. И она позволила ему поцеловать себя…
Много было тому причин. Дети. Прежде всего дети. Нина и Коля. Устоявшийся быт, привычка, семья. Если она прогонит Алексея, все осудят ее. Чего стоит жена, которая не прощает своему мужу!
На самом деле она прощала Алексею грубость по иной причине. Где-то в самой глубине сердца ее все- таки трогало, что Алексей ревнует. Ревнует, значит, любит. Ревность всегда вызывает подозрения. Значит, любит. А ей так хочется, чтоб ее любили…
В семье Анны вновь воцарился мир.
XXXI
На лугу за фермой силосовали сено.
Анна туда собралась с утра.
— Женя, пойдешь со мной?
Женя кончила весной семилетку, осенью собиралась в Пронск, поступать в педагогический техникум. При мысли об этом у Анны сжималось сердце. Почему-то становилось жаль и Женечку и себя. В это лето она старалась как можно больше времени проводить с Женей.
В цветастых ситцевых платьях, в одинаковых легких тапочках мать и дочь походили на двух сестер. Они и взялись, как подружки, за руки и вместе зашагали огородами к ферме.
На лугу работали преимущественно женщины и девчата. Было хоть жарко, но весело. Анна подошла, поздоровалась, хозяйским взглядом окинула луг. В этом году решено было закладывать силос не в траншеях, а буртами. Такой способ требовал меньше труда и, как говорили, не ухудшал качества силоса. Грузовик подвозил скошенную траву, клевер, люцерну. Жужжал привод, тарахтела силосорезка. Бурт закладывали так, как она говорила: слой травы — слой клевера. Присыпали солью, смачивали, трамбовали, и снова: слой травы — слой клевера.
Анне ужасно захотелось стать рядом со всеми, вместе со всеми подносить траву, укладывать ее, ровнять… Она взяла у кого-то вилы, подцепила охапку клевера, еще, еще… Клевера было маловато. Она подозвала Федю Ярцева, работавшего на машине.
— Федя, поезжай к Кучерову. Подбавим-ка еще кукурузы. Скажи, чтоб косили клин, что за ветлами. Кучеров знает. Да пусть не тянут. Скажи, я велела… — Она повернулась к женщинам: — Не жалейте, девчата, клеверу. Сейчас нам подбросят…
Женя тоже разравнивала клевер в бурте. Анна и не заметила, как выросла ее дочь. Еще несколько лет, подумала Анна, и у нее уже внуки…
Со стороны Мазилова появился «газик». Анна знала, кто это. Кучеров не осмелится с нею спорить, но обязательно перестрахуется. Он, конечно, тут же сигнализировал Поспелову, и Василий Кузьмич мчится теперь к ней. Выяснять, уточнять, и на всякий случай: «Я предупреждал, но Анна Андреевна взяла ответственность на себя».
«Газик» замер у бурта. Поспелов даже не вылез.
— Анна Андреевна, на минутку!
Она подошла с подоткнутой юбкой, с травой в волосах.
— Не рано, Анна Андреевна?
— Я беру ответственность на себя, Василий Кузьмич.
— Тогда я обратно, а то я сказал подождать, пока не спрошу.
Только Поспелов отъехал, из-за леса появилась еще машина, на этот раз «Победа». Начальство! Должно быть, Поспелов тоже ее приметил, потому что «газик» его повернул обратно.
«Победа» на луг не въехала, стала на дороге, какой-то плотный мужчина пешком шел через луг.
— Бог в помощь! — прокричал он еще издали.
— Бог-то бог, да сам не будь плох, — ответила ему Дуся Красавина. — С нами в сене спать!
— Силосуете?
— Нет, языки чешем!
Но Поспелов уже обогнал приезжего, выпрыгнул навстречу ему.
— Товарищу Волкову!
Да, это был начальник облсельхозуправления своею собственной персоной.
— К нам, Геннадий Павлович?
— Проездом.
Волков подошел к бурту, взял у одной из женщин вилы, наклонился, поддел край.
— Бедновато!
Поспелов обернулся.
— Анна Андреевна, слышите?
Анна застеснялась Волкова — очень уж у нее был неавантажный вид, но делать было нечего.
— Здравствуйте, Геннадий Павлович.
— Анна Андреевна… Честь имею!
Волков указал на бурт.
— Не бедновато?
— Я уже распорядилась подкосить кукурузы, добавим, в самый раз будет.
— А не рано?
Поспелов всплеснул руками.
— Вот и я говорю!
— Нет, Геннадий Павлович, можно косить, — твердо возразила Анна.
— Смотрите…
— А вы к нам?
Он отрицательно покачал головой:
— В Давыдове был. В совхозе. Но по случаю встречи задержусь. Обедом накормите?
Поспелов был солидный человек, самостоятельный, умный, угодливостью, думалось Анне, не болел, но его лицо выразило такую готовность накормить Волкова, что Анне стало досадно.
— Накормлю, конечно, — сказала Анна. — Если не побрезгуете.
— Нет, нет, у меня, у меня, — перебил ее Василий Кузьмич. — Поеду, распоряжусь, а вы, Анна Андреевна, везите Геннадия Павловича ко мне.
На лугу Волков был еще больше на месте, чем в своем кабинете. Крепкий, здоровый, румяный, в полотняном белом костюме, в летней белой фуражке… Красавец, да и только!
— Ну, как вы, Анна Андреевна?
— Как видите.
Волков всегда неплохо к ней относился, а уж как стала депутатом, особо ее отличал, на сессиях первый ее находил, занимал, разговаривал. Позволь Анна, — он на это всегда намекал, — давно бы забрал ее к себе в управление.
— Не задержитесь?
