ковыряются, а на большом поле — поди уследи! Подъем экономики обеспечит и рост общественного самосознания. Закон экономического развития. Этап за этапом. Нельзя перепрыгнуть через самих себя.
— Ладно, — сказал Петухов. — У нас не теоретический спор. Вот что, товарищи из районов. Чтобы через две недели по каждому колхозу был план севооборота. Списочки инвентаря и тягла. Все как есть! Не считайте тракторов, которые бездействуют, и не прячьте лошадей, на которых ездите на базар…
Анна видела, она хорошо видела, что Петухов умирает. Достаточно было вспомнить, каким был он год назад, чтобы понять, что ему остались считанные дни. Анна встречала таких людей на фронте. Смертельно раненные, они в упор, до последнего патрона били по врагу. Маленький, сморщенный, жалкий, не то сидел, не то стоял этот обрубок человека в своем кресле и неистово боролся за урожай. За урожай, который ему не придется собирать.
После совещания Петухов задержал Анну:
— Товарищ Гончарова, вы не очень спешите? Останьтесь. Поговорим.
Все уже расходились. Кто-то торопился на поезд, кто-то спешил домой. Анна остановилась.
Вместе с ней к Петухову подошел Волков.
— Вы идите, Геннадий Павлович, — сказал Петухов. — Хочу потолковать с агрономом Гончаровой. О ее делах.
Волков неуверенно взглянул на Петухова.
— Я не спешу. Побуду с вами, пока придет Ольга Антоновна.
Он стоял, спокойный, здоровый, сильный. Анна не понимала, почему ей кажется, что он точно заискивает перед больным, тщедушным и плохо владеющим собой Петуховым.
— Не надо, — ответил Петухов, раздражаясь.
Волков недоверчиво поглядел на Анну.
— Остаетесь?
Он пожал руку Петухову и Анне и спокойно, не торопясь, пошел прочь из комнаты.
Под потолком светились два белых матовых шара, теснились сдвинутые стулья, на скатерти валялись скомканные записочки, и посреди этого беспорядка один как перст торчал над столом Петухов.
— Да-а… — неопределенно протянул он, не глядя на Анну.
Должно быть, ему было не по себе, и она вдруг поняла — от него исходило ощущение отрешенности от окружающего, должно быть, Петухов понимал, что он уже не жилец на этом свете.
— Садитесь, — спохватился он.
Анна послушно села. Два белых матовых шара спокойно светились над их головами. Петухов придвинул к себе папку, полистал бумаги.
Анна думала, он будет говорить с ней о работе, о Суроже, о положении сурожских колхозов. Но Петухов молчал.
— Скажите, вы любите стихи? — неожиданно спросил он.
Анна не особенно любила стихи, всю жизнь ей было не до стихов.
— Не знаю, — задумчиво ответила она. — Может быть, Пушкина, Лермонтова. А современных поэтов не очень люблю.
— И я, — сказал Петухов. — Я думаю, это потому, что тогда жизнь была застойная. Движение было — Пушкин, Лермонтов. Они двигали жизнь. А теперь поэты — разве они движут жизнь?
Он еще полистал бумаги, вытянул листок с цифрами, покачал головой, глядя на цифры.
— Вы сколько тракторов просите? — спросил он.
— Двадцать, — сказала Анна. — Хотя бы двадцать, — поспешно добавила она.
— Не дадим, — твердо произнес Петухов. — Всем надо. Откуда я вам возьму столько тракторов? — Он холодно посмотрел на Анну. — Во всем должна быть справедливость, — добавил он, и это относилось не только к тракторам.
Анна видела — спорить с ним бесполезно.
— Очень вам плохо в Суроже? — вдруг спросил он.
— Да нет, не так чтобы очень, — сказала она. — Жить можно.
— Жить везде можно, — сказал Петухов. — А нужно, чтобы жилось хорошо. Всем. Для этого мы и живем. — Он опять спохватился. — Ну, а что у вас там вообще? — деловито спросил он. — Вы не стесняйтесь, рассказывайте.
Анна собралась с мыслями. Принялась говорить об удобрениях. С вывозкой на поля навоза в районе дело обстояло хуже всего, тягла не хватало, минеральных удобрений поступало недостаточно.
— А вы выберите отдельные участки, убедите хороших людей, а осенью поощрите их, когда соберут урожай, — посоветовал Петухов. — Сразу всех не заставите, да всех и невозможно заставить. Покажите образец. Люди боялись летать, их невозможно было бы оторвать от земли, если б не два-три смельчака…
В первый раз за весь вечер он улыбнулся.
— А как у вас с антифрикционными сплавами? — спросил он.
— Какими? — Анна растерялась. — Я не знаю…
— Баббита хватает?
— Какое! Просто даже не знаем, что делать.
— Что ж вы за агроном, если не знаете, как делаются подшипники? — упрекнул ее Петухов. — Агроном должен знать все, с чем сталкивается. Во всяком случае, много знать. Баббита мы вам дадим, — добавил он. — Не обидим. Только пашите. Подумайте о свекле. На корм.
— Свекла у нас не растет, — возразила Анна. — Мы лучше картошку.
— Неправда, — сказал Петухов. — Вы попробуйте. Картошка вас не спасет.
Анна удивилась.
— Это вы говорите? Да ваш картофель…
— Отжила петуховская картошка. Петухов вчера был хорош, а сегодня…
— Волков? — нечаянно вырвалось у Анны.
— Нет, — сразу отрезал Петухов. — Вы! Вам сегодня работать. У Волкова всегда все будет хорошо, только без боли не родить…
Он поморщился, точно у него в самом деле что-то внутри заболело, и Анна опять увидела, какой он маленький и несчастный. Он стал удивительно похож на Женечку, какой она была после возвращения Анны с фронта, — такое же узкое сморщенное личико, такая же хилая фигурка, и ей стало жаль Петухова, точно перед нею был ее собственный истерзанный дистрофией ребенок.
Он все морщился, морщился…
— Вам плохо? — спросила Анна.
Петухов отрицательно покачал головой:
— Нет.
Может быть, ему в самом деле не было больно, может быть, просто мысли не давали ему покоя.
— Вы любите деревню?
— Я не задумывалась об этом, — ответила Анна. — Конечно, я люблю свою родину…
— Нет, деревню, — поправил Петухов. — Весну с пробуждающейся травой, лето с его цветами, снежную пелену зимой…
Петухов озадачивал Анну.
— Это вы опять о стихах?
— Вы не понимаете, — возразил он. — Это чисто агрономический вопрос. Весной я считаю, сколько стеблей прорезалось на квадратном метре, летом мне нужно то солнце, то дождь, а зимой я занят снегозадержанием. Это утилитарный подход. Хотя, впрочем…
Он опять недоговорил. В этот вечер он вообще недоговаривал. Ему многое не удалось сказать.
— Почему вы стали агрономом?
— Не знаю, — сказала Анна. — Легче всего было поступить в сельскохозяйственный техникум. И, должно быть, все-таки я люблю деревню.
— Землю, землю, — поправил Петухов. — Вы агроном. Вы должны любить землю. Она сторицей отдаст, если ее любить.
Где-то хлопнула дверь, а может быть, и не дверь. Что-то стукнуло и смолкло. Было тихо, и снег
