чувствительной коже Гюнтера Джакомо! Терзал его нестерпимой мукой этот холодный пристальный взгляд тёмных, ставших в одночасье какими-то неживыми, серо-стальных очей.
– А мы с уважаемым господином негоциантом арамейским побеседуем по душам! – добавил он, высверлив, наконец, из Гюнтера нечто крайне ему необходимое.
– Господин Павелофф! – возопил Джакомо, не вставая с коленей, едва дверь за молодым варваром затворилась. – Я не хотел! Меня заставили! Это всё отец Агустин…
– И поворачивается у тебя язык, Гунтар Венцантович, говорить такое? – укорил купца с ухмылкой гость заморский, хотя лицо его при этом не смягчилось. – Я с тобой хлеб-соль делил, зелено и желто вино пил, на святом кресте дружка дружке в верности клялися. А ты же? И-и-эх!.. – Он раздражённо махнул рукой, словно обрубил что-то, никому, кроме него, не видимое.
Не блистающий храбростью Гюнтер непроизвольно обмочился.
– Э-э, господин негоциант! – гадливо скривился собеседник. – Да ты, похоже, со страху обделался? Вот ещё, тоже мне отравитель!
Он разразился чудовищно громким и гулким хохотом.
На эти звуки сбежались оба чубатых варвара. Выглянула из соседней комнаты и давешняя девица, одетая уже в длинное цветастое платье с пышными рукавами.
– Чево случилось-то, Афанас Пэтровович? – полюбопытствовал старший из охранителей тела.
– Ой, заберите от меня этого скомороха! Уморил! – потребовал купец. Однако стоило только твёрдым, как кованые прутья ограды Гюнтерова родового гнезда, пальцам чубатого с хрустом сомкнуться на изнеженных венеттских плечах, мгновенно оборвал смех.
– Говори, Йюда! – Гляделища чубатого раскалёнными углями прожгли дыры, казалось, в самой душе робкого негоцианта. – Пошто травить его превознесенство желал? Кем подослан, змий?! Правду говори! Душу выну!!!
Неизвестно, как там обстояло на самом деле с выниманием души, но тряхнул его гость восточный знатно. Ухватив крепкими руками своими за отвороты камзола богато расшитого, так сотряс, что затрещала прочнейшая ткань иноземная, сносу которая не имает, и едва не покинула душа тело немощное, к ратному подвигу уж никак не приспособленное.
– Ай! Ай! Я не хотел делать ему зло! – захлёбываясь в соплях, уверял сурового сколота Гюнтер Джакомо, трясясь от почти суеверного ужаса. Не даром же о далёкой Сколотии рассказы ходили один другого страшнее и ужаснее. Говорили люди знающие, что и колдуны они чёрные поголовно! И знаются со зверьём диким! Что даже по их стольному городу Хориву звери лохматые и беззаконные – медведи – невозбранно ходят! И что бы ни сделали – человека ли какого задерут, скотину ли, – того им во грех не ставят, ибо чтят себя сколоты братьями кровными сим зверям диким. И потому умеют этими самыми медведями оборачиваться по желанию своему.
– Это всьо есть отец Агусти-ин, йезуат прокляты! Всьо он!..
Варвар отбросил его, и Гюнтер, упав на пол, сжался, обхватив голову руками, словно действительно ожидал, что вот сейчас сколоты покроются бурой свалявшейся шерстью, лица вытянутся, преобразившись в хищные звериные морды со смертоносными жёлтыми клыками в смрадных пастях. И обрушится на него с грозным рыком тяжёлая лапа, увенчанная длинными страшными когтями!
Однако вместо ожидаемых когтей Лесного Хозяина Гюнтер получил таранный удар гранитным кулаком под рёбра и заскулил от боли, добавив ещё одно пятно на рейтузах к уже имеющемуся!
– Ну, антихрист! Будешь говорить, иль ишо добавить?
Голос Вена Павелоффа был для Гюнтера сейчас и Жизнью, и Смертью, и Гласом Господним!
– Гляди! – пообещал трубный голос. – Если Васыла с Лексой за тебя возьмутся, мало не покажется. Расскажешь всё, чево знашь, и чево не знашь – тоже! Визгом изойдёшь!
От такой блистательной перспективы Гюнтер Джакомо готов был на месте изойти чем угодно, лишь бы весь этот кошмар поскорее закончился. Хоть слюной, хоть пеной!
Не удивительно, что, ещё раз обгадившись, славный венеттский негоциант Гюнтер Венсан Джакомо, владелец капитала в четыре с половиной миллиона влоринов, кораблей, повозок, ферм, скота и много чего прочего, грохнулся в обморок.
…Очнулся он через некоторое время в неизвестном помещении. Будучи привязан к некоему подобию стола, купец мог пошевелить только головой. Помещение было небольшим. Три на четыре с половиной шага. Стены и потолок из плотно пригнанных друг к другу узких досок. Всё помещение ритмично покачивалось.
– Я на корабле? – поинтересовался Гюнтер, едва в поле его зрения возник какой-то силуэт.
– На корабле! – ответила давешняя знакомая девица, подходя ближе и отбрасывая назад капюшон грубой монашеской рясы. – А что, ты не любишь воду?
– Я… – Гюнтер подавился готовой сорваться с языка фразой, осознав, наконец, что он совершенно обнажён! – Послушай, девушка! Ради милости Господней, прикрой чем-нибудь мою наготу! Я уже стар, и негоже мне сверкать чреслами пред девицей невинною!
Анна глуповато хихикнула, но кинула ему всё же какую-то холстину на эти самые чресла.
– Васыль всё едино тебе, дяденька, первым делом яйца крутить зачнёт! – пообещала она, хлопая глазами с самым невинным видом. Настолько натурально было подано недоумение, что и сама Матерь Бога, поразившаяся, верно, тому факту, что беременна, не сходясь с мужчиной ни единожды, не сыграла бы убедительнее. – Говорит, самое чувственное место в мужеском организме есть! Оно-то, конечно, да! – согласилась она с как бы невидимым для Гюнтера собеседником. – Однако методикой дияметральнай, как говорят греки, он сведенья и добывает! Чуть что вызнать надобно, так он р-раз – и за яйца! И ну крутить, ну крутить! А то ещё может и с железом калёным подойти. Вот сразу мясцом шмалёным-то и завоняет!..
Она наградила пленного купца обольстительной улыбкой и хитрым подмигиванием нахального карего глаза. Издевательски продолжила стращать:
– Ну, щас Васыль вже прийдэ, и распочнуться твои, дяденька, страдания лютые! Потому как после нашего Васыля, ежели которые выживают, обычно в хор церковный идуть али в евнухи!
Вывалив на несчастного венеттца этот груз посулов, она покинула помещение.
Гюнтер в жизни не переживал потрясения большего, чем случайно упущенная в воду дорогостоящая статуэтка Венус, оказавшаяся, как выяснилось, моделью статуи знаменитого ваятеля Древнего мира, Проксиса. И стоила она, соответственно, целую кучу денег!
Но это огорчение было слабой тенью того неумолимого и ужасного, что неотвратимо надвигалось на него в образе бритоголового варвара с драгоценной серьгой в левом ухе.
Его серые, как грозовое небо, глаза излучали какую-то спокойную уверенность. Уверенность в своих силах. Уверенность в своих товарищах. Уверенность в том, что его дело – правое! И ничто не в силах поколебать эту уверенность. Только смерть! Да и то, как он слышал от других негоциантов, любителей дальних путешествий, даже на заведомую смерть сколоты шли охотно, если были уверены, что их жертва не напрасна. Сколотов по всей просвещённой части мира презрительно именовали варварами, но в то же время сильно опасались. Потому как были те сколоты, как правило, люди боевые, независимо от звания. И отпор всегда давали на всякие скандалы! А уж если случилось двум-трём сколотским варварам в одном месте встретиться… Пиши пропало! Такое устроят! Городская стража, едва узнав, что вызывают туда, где замешаны сколоты, попросту никуда не идёт и не скачет! А кому хочется быть битым?! Ведь эти неистовые варвары всегда бьются так, словно их последний час пришёл! Понятно, почему со сколотами, упорно называющими себя руссами, все, кто неглуп, связываться не спешили. И рассказывали про них и их варварские обычаи вещи столь ужасные, что…
Поток его мыслей оборвал резкий скрип и хлопок двери, сквозь которую незадолго до того удалилась Анна. К Гюнтеру приближался, широко улыбаясь, тот самый варвар Васил! Он энергично разминал руки и, подойдя к Гюнтерову ложу, поинтересовался:
– Ну что, паныч, начнём?
Джакомо готов был обмочиться в очередной раз, глядя в эти холодные глаза цвета дамасской стали, но мочевой пузырь, съёжившийся от страха, как и его хозяин, выдавил на этот раз лишь пару жалких капель, не добавивших к общей картине ни цвета, ни запаха.
– Н-не-е-е над-д-до! – вытолкнул из себя Гюнтер и потерял сознание.
В себя он пришёл от града сыпавшихся на его многострадальное лицо полновесных и весьма
