Морлэнде. Один или два раза Аннунсиата встретилась с Ванбро и Хауксмуром на обеде в Старре, чтобы обсудить ход строительства в Хендерскельфе, и по случаю к ним присоединился Вильям Торнтон, местный житель, строивший новый дом для Боурчиеров в Бенингсборо. Боурчиеры были близкими соседями и давними друзьями Морлэндов. Аннунсиата посетила их в их старом елизаветинском доме и прошла с ними на место строительства нового дома, которое велось неподалеку, подальше от реки, на более высоком месте и более твердой земле. Торнтона заинтересовали новые идеи Ванбро и его компаньона, и однажды они все вместе поехали верхом в Хендерскельфе осмотреть место строительства замка Говарда. Почти шестнадцатимильное путешествие из Йорка из-за плохих дорог длилось даже верхом на лошадях около четырех часов. Визит и дорога заняли у них целый день от рассвета до наступления ночи.
Много времени отнимал у нее ее собственный проект строительства. Почти каждый день Аннунсиата ездила верхом или ходила через поля в Шоуз наблюдать, как идут дела, и поговорить с десятником, красивым и почти непостижимым «пришельцем» из Ньюкасла, и плотником Джоном Моулсклу, сыном брата Хлорис, очень на нее похожим. Строительство нового дома, как она обнаружила, весьма и весьма похоже на вынашивание ребенка: проходит много времени от замысла до воплощения, и до самых последних дней нет никаких намеков, кроме фантазий, на то, каким окажется законченный продукт. Однако оно доставляло столько же удовольствия, как и ребенок, но при гораздо меньшем беспокойстве, и Аннунсиата упивалась им.
В свободное от других забот время Аннунсиата ездила верхом. Она убедилась, что ей недостаточно просто брать лошадь и ездить по знакомым долгожданным землям ее детства, где каждая поляна, изгородь, дерево и возвышенность помнили многое. Матт, в манере, напоминающей его деда Ральфа, воспользовался случаем «выбора лошади для графини» и взял всю семью в Твелвтриз. Там соорудили навес, под которым они могли сидеть, пока лучших из молодых животных выводили на токах. Обед во время пикника с большим шиком устроили al fresco[26]. Индия почти дрожала от возбуждения, вызванного дерзостью и изысканностью повода, едва сдерживалась, чтобы не пригласить весь цвет Йорка.
Аннунсиата согласилась на все это, хотя с первого взгляда было видно, что у нее нет сомнений относительно выбора, ибо она твердо верила: выбор лошади – должен быть любовью с первого взгляда, иначе не возникнет необходимая связь. Все животные, выведенные для показа, отличались красотой и хорошей статью, а некоторые черной масти – просто великолепны, но ей всегда нравились гнедые, которыми отличались Морлэнды до появления жеребца Барбари. И именно гнедая лошадь приковала сейчас ее внимание, притягивала ее к себе. Перед ней стоял четырехлетний жеребец с берберской статью, сочетанием силы и изящества, что весьма впечатляло, наследием черного прадеда и морлэндской бабушки цвета осеннего листа.
На нем не видно было ни одного белого волоска. Его грива и хвост были так длинны, что хвост касался маргариток при ходьбе, а грива спускалась с плеч, светлея от красно-коричневой до медной и чисто золотой на бахромчатых концах. Он стоял, как положено, рядом с подростком, который вел его. Изящные уши, похожие на листья, были навострены, темные кроткие глаза, казалось, смотрели прямо на Аннунсиату, словно он знал ее в сладких дремах материнской утробы и только ждал мгновения встречи с ней. Она поднялась и направилась к нему, ее пальцы протянулись к нему. Он слегка фыркнул и переступил передними ногами по светлой изумрудной траве. Когда его оседлали, Аннунсиата села на него и проехалась по загону. «Может быть, – думала она, – души животных переселяются, ибо они недостойны небес». Возможно, Золотой Глаз, Флаг и этот жеребец обладали одной и той же душой. Он родился для нее, она знала. Аннунсиата прошла через процедуру осмотра и испытания других лошадей, чтобы не умалить усилий Матта, а затем объявила свой выбор.
– Отличный выбор, – воскликнул Матт. – А как вы его назовете?
Аннунсиата нисколько не колебалась.
– Феникс, – объявила она.
Выбор собаки – это совсем другое дело. Собаку надо брать щенком и выбирать по силе и размеру. Ее характер – результат воспитания. Матт подарил ей лучшего щенка от лучшей рыже-белой суки Морлэндов, большую крепкую девочку с белым пятном на груди и почти черной мордой, что придавало ей вид маленького разбойника с большой дороги. Аннунсиата назвала ее Китра, что, как и Фэнд, стало почти семейной традиционной кличкой для гончих. Ее обучение занимало все время, которое она выкраивала среди других дел. Китра оказалась способной ученицей, и к октябрю, когда Аннунсиата покидала Морлэнд, та была вполне готова стать хорошей и полезной спутницей.
Вся семья высыпала провожать ее. Кловис, несколько раз наведывавшийся в Лондон, пока она находилась в Морлэнде, вернулся к сбору урожая. Он сказал ей:
– Скоро я еду в Лондон. Я увижу тебя там.
– Я прежде остановлюсь на неделю или две в Оксфорде, – предупредила его Аннунсиата.
Он улыбнулся ей, продолжая держать руку на плече Феникса.
– Твой новый друг?
– Приятно иметь умного друга, – ответила Аннунсиата серьезно, но в ее глазах сверкнули веселые искорки.
Уставшее лицо Кловиса осветилось на миг.
– Я это всегда говорил тебе, моя госпожа. Ладно, встретимся в Лондоне в конце месяца. Мы сможем вместе подобрать новые пьесы сезона, если ты захочешь.
– Мечтаю об этом, – сказала она.
Минутой позже Аннунсиата выехала со двора и оглянулась, чтобы помахать рукой в последний раз. Она увидела качающуюся изысканную высокую шляпку Индии, белеющую над седой головой Кловиса и лысой макушкой отца Сен-Мора, и ее рот изогнулся в улыбке неожиданного для них всех притворства.
В день своего отъезда Аннунсиата в последний раз видела Кловиса. Он отправился в Лондон во второй неделе октября и добрался до Эйлсбери девятнадцатого, где остановился в гостинице «Роза и Корона». Он легко поужинал и отправился прямо в постель, сославшись на большую усталость и попросив разбудить его с рассветом. Слуга, пришедший к нему в комнату утром, нашел его мертвым в постели. Он, по-видимому, умер мирно, во сне. «Такую смерть, – думала Аннунсиата сквозь слезы, когда новость достигла ее, – Бог приберегает для тех, кого особенно любит».
По его собственному желанию, выраженному в завещании, Кловиса похоронили рядом с его родителями в Сент-Джеймс Пикадилли. На его похороны пришло столько людей, что на всех не хватило места, и многие вынуждены были стоять сзади и даже на паперти, вытесняемые в церковный двор. Отдали дань его самоотверженности, его всеохватывающей совершенной доброте. Хорал пели ученицы женской
