лояльность.
– А затем? – поинтересовался Морис.
– В Шотландию. Ты поедешь с нами, Морис? Морис твердо встретил его взгляд.
– Нет, Карелли, нет. Я не такой, как ты. Я начал здесь, в Лондоне, хорошее дело и пока не могу его оставить.
– Хорошее дело? Твоя музыка? Как ты можешь беспокоиться о ней, когда здесь поставлен на карту трон Англии? – воскликнул с горечью Карелли.
Морис только печально посмотрел на него.
– О, брат, я бы хотел, чтобы ты понял меня. Как я могу беспокоиться о чем-то настолько незначительном, как вопрос о том, кто сидит на троне, когда на карту поставлена музыка?
Карелли не спускал с него непонимающего грозного взгляда.
– Короли и принцы однажды обратятся в пыль, но музыка будет жить вечно. Я люблю тебя, Карелли, и не виню в том, что ты не такой, как я. Не вини и ты меня.
Карелли колебался только минуту, а затем заключил своего брата в крепкие объятия.
– Морис, когда узнают, что я уехал, за тобой могут прийти.
Морис похлопал Карелли по плечу и восхитился силой мускулов под шелковым мундиром.
– Не волнуйся за меня, со мной будет все в порядке. Ничтожный немецкий мелкопоместный помещик, который завладел троном твоего короля, имеет только одно достоинство, это любовь к музыке. Я уже устроил свое приглашение ко двору. Меня не будут много беспокоить.
Карелли выпрямился.
– Ты можешь доставить письмо нашей матушке так, чтобы об этом не узнали?
– Думаю, да. Я дам ей знать как-нибудь.
Дневной прием обслуживался хорошо, и Карелли без труда нашел Джона, графа Мара, несмотря на то что не видел его раньше, так как граф был горбатым, из-за чего его походка казалась странной. Простолюдины прозвали его «пляшущий Джон». Это был маленький, коренастый, светловолосый человек с приятным лицом, но с небольшими мешками под глазами, которые часто можно видеть у сильно болевших людей. Он встретился глазами с Карелли в приемной и тут же отвел взгляд. Пока им не надо проявлять слишком большой интерес друг к другу.
Когда появился курфюрст, он показался Карелли почти таким же, каким он видел его последний раз в Ганновере – только постаревшим и пополневшим. От нервного напряжения руки Карелли покрылись потом. Что если курфюрст позовет стражу и заключит его в Тауэр? Но когда наступил момент встречи, маленький толстяк посмотрел на него с полным отсутствием интереса, и пустые глаза оглядели его лицо, видимо, не узнавая.
С Маром, однако, он обошелся не так. Курфюрст знал, кем он был, и когда Мар склонился в поклоне, курфюрст нарочно повернулся к нему спиной и ушел, оставив Мара смешно согнувшимся перед пустым местом. Среди придворных раздался смех, а Мар выглядел оскорбленным и удрученным. Но когда королевский прием окончился, Мар снова поймал взгляд Карелли и едва заметно кивнул с удовлетворением.
Когда позже они вернулись в комнаты венецианского посла, Диана отозвала Карелли в сторону и спросила:
– Этот маленький горбун – тот самый человек?
Карелли не решался сказать ей что-либо определенное, поскольку в дальнейшем она могла об этом сожалеть, но она нетерпеливо сжала его пальцы:
– Неужели ты думаешь, что меня будут допрашивать, милорд? Между прочим, я знаю уже очень много и мне было бы лучше знать все, чтобы чего-либо не выдать из-за незнания.
– Да, это был тот самый человек. Мы уезжаем сегодня ночью, герцогиня, переодетыми.
Диана рассмеялась.
– Как ты можешь остаться незаметным, если возвышаешься над обыкновенными людьми?
– Я еду в качестве одного из слуг Мара. Невзрачная одежда, поношенный плащ и темный парик.
– Но ты ступаешь, как лорд, как солдат. Пойдем, у нас есть немного времени. Позволь мне обучить тебя походке слуги. И ты должен немного сгорбиться, подогнуть колени, опустить плечи, чтобы не выглядеть таким высоким. Посмотри, вот так.
Карелли наблюдал, ошеломленный, и позволил ей преподнести ему урок.
– Откуда ты знаешь это? – поинтересовался он.
– Ты забыл, что я оперная певица, милорд. А следовательно – уже наполовину актриса. Помнишь «Арисию», где я должна была играть девушку-служанку, выгнанную из дворца?
Он подошел ближе и взял ее за руки, на этот раз она разрешила ему.
– Что ты будешь делать, когда я уеду? – спросил он.
Она высоко держала голову, но смотрела на него без высокомерия. Ее глаза были ясными и добрыми.
– В Лондоне много дел, много нужно сделать и увидеть. Конечно, я снова посещу двор, а Морис возьмет меня на пьесу и в оперу. Кто знает, возможно, когда узнают, что я в Лондоне, меня попросят выступить? Ты можешь вернуться и увидеть, что я стала событием для Лондона.
– Я удивлюсь, если этого не произойдет. Послушай, Диана, мне надо что-то сказать тебе. Ты знаешь,
