– Наступил полдень, а Харли все не было. Я стал прочесывать рощу, овраги, дошел до омута, где ловили рыбу, но его и след простыл. Все говорили, что он как появился, так и исчез. Но я-то знал, что он меня любит и ни за что не ушел бы по своей воле. Я искал его всю ночь. Я так громко выкрикивал его имя, что меня, должно быть, было слышно в соседнем графстве. – Теперь Митч говорил ровным тоном, но его боль была слышна в каждом слове. – Я знал, что с Харли приключилась беда и он ждет моей помощи.
Ройс вовсю таращила глаза, чтобы не залиться слезами. Где были при всем этом его родители? У нее переворачивалось сердце от неведомого прежде волнения, так она сочувствовала одинокому мальчишке, в слезах продирающемуся сквозь ночные заросли в поисках обожаемого пса.
– На второй день я начал обход окрестных ферм. Последней стала птицеферма Слокума. Мне навстречу вышел хозяин – здоровенный детина с длиннющей бородой, как у ветхозаветного персонажа. «Так это твоя собака, парень? Старая длинноухая ищейка?» – «Да, сэр, – с гордостью ответил я, – Харли – мой пес». «Что ж, – проревел он, хватая меня за руку, – сейчас ты увидишь, как поступают с собаками, таскающими яйца». Он затащил меня за сарай…
Митч помедлил, и Ройс закрыла глаза, зная, что за сараем маленького Митча ждало какое-то страшное зрелище, что-то, чего не полагалось видеть ребенку. А ведь Харли был не просто псом – он любил Митча; возможно, это была единственная любовь, которую Митчу довелось познать в детстве.
– Фермер приколотил все его четыре лапы к стене, а уши прибил над головой одним гвоздем. Он его распял! Харли был едва жив. Я позвал его, и он с трудом приоткрыл один глаз. Он смотрел на меня одним глазом, моля о помощи и скуля… совсем как Дженни. Он умолял меня спасти его, но я не мог до него дотянуться.
Ройс корчилась от спазм в желудке. Ей никогда не приходилось слышать о подобном варварстве. Она отчетливо слышала учащенное сердцебиение восьмилетнего мальчугана, желающего спасти любимую собаку, но неспособного это сделать.
– «Куда же ты глядел, парень? – заорал на меня фермер. – Разве ты не знаешь, как поступают в наших краях с жадными до яиц собаками? Он будет висеть, пока не подохнет. – Старая сволочь запихнула руки в карманы комбинезона. – Если хочешь ему помочь, то лучше пристрели». Я не мог допустить, чтобы Харли медленно подыхал на стене сарая, под безжалостными лучами солнца. Вокруг его кровоточащих ран уже роились мухи, язык распух и почернел от жажды. «Давайте ружье», – сказал я.
По щекам Ройс уже катились слезы. Господи, как старый человек мог так поступить с несчастным мальчишкой?
– Он принес дробовик. Я никогда в жизни не стрелял, не знал, что стою слишком близко и что от отдачи шлепнусь на задницу. «Прощай, Харли, – сказал я. – Я тебя никогда не забуду». Харли заскулил. Это был самый жалобный звук, какой мне когда-либо доводилось слышать. Даже теперь, после стольких лет, он стоит у меня в ушах. Я вижу его, беспомощно висящего на гвоздях. Нельзя, чтобы кому-нибудь еще пришлось страдать так же, как ему. «Я люблю тебя, Харли, и всегда буду любить». Я зажмурился и выстрелил. Когда я открыл глаза, оказалось, что я валяюсь на земле, весь в крови Харли, в клочках его шерсти. От него ничего не осталось, кроме четырех лап, прибитых к стене. – С каждым новым словом голос Митча становился все тише. – И еще длинных окровавленных ушей, висящих на одном гвозде.
В комнате ожидания раздался надрывный всхлип. Ройс не сразу поняла, что этот звук издала она. Она словно очутилась в прошлом и вместе с невинным ребенком терзалась от боли, свалившей его наземь, и от невыносимой жалости к собаке, которую он беззаветно любил, но был вынужден собственноручно прикончить.
Это был единственный в его детской жизни подарок на день рождения. Дар свыше.
23
– О Митч, – вскричала Ройс, обнимая его, что давно мечтала сделать. – Я бы на твоем месте убила этого фермера!
Неожиданно перед ними предстал ветеринар в зеленом халате, испачканном кровью бедняжки Дженни. Ройс затаила дыхание, не выпуская Митча из объятий. Дженни была ему гораздо более дорога, чем она прежде считала. Собака представляла собой его связь с прошлым, с моментом в его жизни, когда появилось существо, которое он мог любить и которого он вскоре так трагически лишился.
– Как Дженни? – осведомился Митч бесстрастным тоном. Ройс догадывалась, что творится у него на душе: он старался приготовить себя к неутешительному ответу, ибо был совершенно убежден, что потеряет свою Дженни, как прежде Харли.
– Она выкарабкается, – ответил ветеринар с довольной улыбкой.
– Какое чудо! – воскликнула Ройс и сжала Митча в объятиях. Он ответил ей тем же, и она едва не лишилась чувств,
– Наконец-то, – он улыбнулся редкой для него, непосредственной улыбкой, – рок сжалился над нами.
«Мы»! Он сказал «над нами», словно они с ним были настоящей парой. Сейчас было не время говорить ему, что ее узнали. Если везение продолжится, то среди узнавших ее людей не найдется проныры, который вызвал бы Тобиаса Ингеблатта. Собственно, разве выйти прогуляться со своим адвокатом солнечным деньком – такое уж преступление?
– Дженни придется пробыть здесь несколько дней. У нее перелом нескольких ребер и одной лапы в двух местах.
– Но она сможет полностью поправиться? – спросил Митч.
– Да, только для этого потребуется окружить ее заботой после того, как я ее выпишу.
– В этом недостатка не будет, – заверила Ройс, давая Митчу понять, что она позаботится о собаке в его отсутствие.
По дороге домой Митч помалкивал. Ройс тоже не могла говорить. Ее преследовал образ мальчишки, опрокинутого в грязь и в ужасе смотрящего на два окровавленных собачьих уха. Этот мальчишка только что убил самое свое дорогое существо.
Дома они в молчании приняли душ. Ройс запихала их запятнанную кровью одежду в стиральную машину, а Митч расположился на диване, не удосужившись включить свет. Она недоумевала, почему он так мрачен. Эйфория, охватившая его в тот момент, когда он услышал, что жизнь Дженни вне опасности, прошла. Уж не сожалеет ли он о том, что приоткрыл для Ройс завесу над своим прошлым?
Не исключено. Но больше походило на то, что он мучается картинами из своего прошлого. Рассказ повлек за собой вереницу тягостных воспоминаний. Возможно, он вспоминает не только беднягу Харли, но и своих родителей.
Ройс не знала, что сказать. Решив, что Митч предпочитает одиночество, она удалилась на кухню и открыла холодильник.
– Негусто, – сказала она вслух и поймала себя на том, что по привычке обращается к Дженни, оставшейся в ветлечебнице.
Она остановила выбор на помидорах и сельдерее. В этот вечер ее возможности были ограничены томатным супом. Зазвонил телефон. Звонила Талиа; у Ройс не хватило энергии на разговор.
Ей следовало испытывать благодарность к Вал и Талии за ежевечерние звонки, преследовавшие цель морально поддержать ее, но в последнее время невозможность обсуждать с ними детали дела стала сказываться на их отношениях. Сколько можно трепаться ни о чем?
Подруги тоже, судя по всему, почувствовали происшедшую с ней перемену. Обе замкнулись: былая откровенность ушла в прошлое.
Пришло время звать Митча ужинать. Он уставился на тарелку с томатным супом с таким отвращением, словно в ней плавали муравьи.
– Тебе надо поесть. – Господи, она ли это говорит? Чего ради она хлопочет над ним, как родная мать?
– Ненавижу томатный суп, – тихо, даже слишком тихо, что было ему совершенно несвойственно, ответил Митч.
– В таком случае понятно, почему ты всегда вынимаешь помидоры из салата, – сказала она нарочито бодро. – Ты не голоден?
– Давай закажем пиццу. – Он набрал номер, продиктовал обычный заказ и убрался с кухни.
Телефонный звонок помешал Ройс последовать за ним, что было только кстати, ибо она не знала, как
