Игнатьевич, я бы точно подстрелил!
– И куда же ты меня, позволь спросить, подстрелил бы? – поднял голову Красновский. – В сердце, в голову?
Антон Петрович выжидающе помолчал к громко сказал:
– В хлупь!
Все расхохотались.
Роман смеялся, откинувшись назад, и даже Татьяна рассмеялась, спрятав лицо в ладонях.
Крестьяне тоже смеялись, хотя многие не поняли, о чем шла речь.
– За мной должок, мсье актер! – грозил пальцем Красновский.
Посмеявшись, все принялись за поросенка, и за какие-то десять минут от него осталась только голова, сжимающая в застывшей улыбке морковку. Роман заметил, что Татьяна совсем перестала стесняться и шаловливая детская улыбка то и дело озаряла ее лицо. Она попробовала поросенка, запила его клюквенным морсом и, взявшись за руку Романа, смотрела во все глаза на происходящее. Большие часы на террасе пробили шесть.
– Так, так! – встрепенулся Антон Петрович. – Все идет по плану!
Он встал и, достав из кармана сиреневый шелковый платок, торжественно махнул им.
Тотчас же трое парней в кумачовых рубахах поспешили скрыться, а вслед за ними поднялись со своих мест и тоже заспешили куда-то те самые двенадцать девушек в сарафанах.
Антон Петрович остался стоять.
Гости на террасе смолкли. Крестьяне притихли, вертя головами и переглядываясь.
– Ага. Что-то будет! – пробормотал Красновский, поднимая палец.
В дверь, ведущую через прихожую на кухню, послышалось движение, и все повернулись к двери.
Двое парней в кумачовых рубахах, осторожно ступая, вынесли из двери длинный узкий поднос, на котором смог бы спокойно разместиться любой из присутствующих. На этом подносе лежал громадный осетр, запеченный на вертеле, а затем разрезанный на десятки кусков. Золотистые бока его, обложенные дольками лимона, окружал искусный венок из петрушки, сельдерея и усыпанных ягодами веточек красной смородины; огромную голову, с серебряным кольцом в носу, с маслинами вместо глаз, венчал узор из красной и черной икры.
Вид появившегося осетра был столь внушителен, что все несколько секунд молчали.
– Voila! – крикнул Антон Петрович, и все зашумели, встали с мест, чтобы получше рассмотреть гиганта. Парни поставили поднос на два сдвинутых низких столика и перевели дух. Третий парень держал в руках большой фарфоровый соусник, полный белого густого соуса.
Вошли Аксинья, Настасья, Поля и Гаша и, под общий шум, принялись менять приборы.
– Автора, автора! – кричал Антон Петрович. – Где Никита? Где кудесник?
– Никиту, Никиту сюда! – кричал Красновский.
В двери показался худой высокий малый лет сорока в белом халате и высоком белом колпаке. Это был Никита, знакомый повар Воспенниковых, спешно привезенный Акимом утром из города. В гладко выбритом лице его было что-то детское и птичье. Никита всегда улыбался блаженной улыбкой.
– Браво, браво, Никитушка! – закричал Красновский, опередив Антона Петровича, и через секунду все уже кричали «Браво!», а Никита неловко, словно аист, поклонившись, приблизился к осетру, держа в левой руке серебряную лопаточку, а в правой – острый поварской нож.
– С молодых, с молодых начинай! – командовал Антон Петрович.
– Господи, и где же такого Левиафана выловили? – качал головой о. Агафон.
– Incroyable! – восхищенно повторяла тетушка.
– Ну и ну! – удивлялась Красновская.
– Просто акула, – улыбался Рукавитинов.
Но не успел Никитина положить своей лопаточкой первый бело-розовый кусок на подставленную Аксиньей тарелку, как на лугу послышался вздох всеобщего удивления, и за ним нарастающий, как волна, шум.
Все повернулись.
На лугу крестьяне, повставав со своих лавок и выйдя из-за столов, обступили внушительную процессию: двенадцать девушек в сарафанах несли на трех плечевых носилках трех огромных, целиком зажаренных свиней.
Зрелище это вызвало у гостей не меньшее оживление, чем вынос осетра: все зашумели, заохали и заговорили. Крестьяне стали помогать девушкам: мужицкие руки подхватывали толстые шесты носилок, бабы бросились освобождать три самых больших стола.
– Пей, гуляй, народ православный! – крикнул Антон Петрович, и крестьянская толпа шумно приветствовала его, крича и кланяясь.
Началось пиршество.
На террасе приступили к осетру, на лугу – к свиньям.
Парни в кумачовых рубахах подали белого вина из погреба, бокалы вмиг наполнились и сошлись со звоном: пили за здоровье Лидии Константиновны, и она с почти детской радостью принимала всевозможные пожелания, сыплющиеся со всех сторон:
