вздрогнув, покосилась на них.
Некоторое время дядя и племянник были отданы во власть безудержному смеху.
Когда наконец приступ прошел, Антон Петрович, отерев рукавом слезы, пробормотал:
– Да, грешен, грешен, чего уж говорить. Грешен… ох… и лукав. А все потому, что лицедействовал тридцать лет.
– Дядя, с вами не соскучишься. – Роман в свою очередь вытирал слезы. – Теперь я и впрямь косу не удержу.
– Ничего, Бог поможет, народ научит… Ээ… Да что же мы эдак плетемся. А ну-ка… – Антон Петрович раскрутил над головой конец вожжей и звучно вытянул лошадь по лоснящемуся на солнце крупу. – Пошла!
Лошадка взяла резвой рысью. Телега с грохотом понеслась по дороге. Поле кончилось. Въехали в Мамину рощу. Почуяв лес, лошадь пошла шагом.
– Дядюшка, а почему роща зовется Маминой? – спросил Роман, раскуривая потухшую папиросу.
– Понятия не имею. Надо будет у стариков спросить.
– Спросим на покосе.
– Спросить-то, спросим, а я вот ломаю голову, с кем косить…
– Ну, у кого народу поменьше.
– Безусловно. Но как тебе сказать. Косить – это как поприще идти вместе. Не с каждым человеком хочется.
– Дядюшка, решайте сами.
– Я вот и решаю…
Дорога ползла через молодой ольшанник. Вокруг лошади вились слепни и мухи. Взмахивая по ходу смоляным хвостом и потряхивая шеей, она вяло отгоняла их. Впереди уже слышались отдаленные голоса. Лес густел и старел с каждым шагом. Дорогу обступили березы, частый орешник протянул длинные ветви, из-за которых выплыл красавец дуб с курчавой просторной кроной. Осматривая проплывающий мимо лес, Роман покачивал спущенными вниз ногами, с удовольствием пускал папиросный дым, замечая, как красиво повисает он в безветренном лесном воздухе. Справа показался просвет и яркая зелень луговой травы. Там же виднелись фигуры косцов. Это был луг Костичковых – семейства богатого и многодетного.
– Эти сами справятся, – проговорил Антон Петрович. – Там за ними еще два луга – Павликовых и Федоровых. Тоже людьми Бог не обидел…
Роман вспомнил многочисленных белобрысых детей одноглазого балагура Тимофея Федорова по прозвищу Дубец и улыбнулся.
– Слева косит вдова Гудилиха. Поедем-ка к ней.
Антон Петрович сильно потянул за левую вожжу, лошадь свернула с дороги и поехала не очень старым дубняком, по продавленной в траве колее. В неподвижных зеленых ветвях перекликались птицы, косые лучи еще не жаркого солнца падали вниз, на обрызганную росой траву.
Задевая свешенными ногами верх травы, Роман сразу сквозь лапти и онучи почувствовал прохладу.
Он спрыгнул с телеги и пошел рядом.
Дорога свернула вправо, дубовая роща неожиданно расступилась, и не слишком большой Гудилихин луг распластался перед ними. Однако весь он был аккуратно скошен, и ровные ряды травы лежали от края и до края.
– Тппрр! – Антон Петрович натянул поводья. – Вот тебе, бабушка Гудилиха, и Юрьев день. Когда ж она успела? Неужели вчера?
Роман потрогал срезанную траву. Она еще не успела завять.
– Может, сегодня?
– Кто его знает, М-да… – почесал щеку Антон Петрович. – Ну да ладно. Все к лучшему, Роман Алексеевич! Садись! Поедем на Миронов! Там, брат, сейчас если не Бородинское сражение, то уж в крайнем случае – Куликовская битва! Нно!
Роман вспрыгнул на телегу, лошадь потрусила краем луга.
Они немного проехали по лесу и въехали на огромный Миронов луг, принадлежащий Красновским, – красивейшее место во всей Маминой роще. Впечатляющая картина открылась им: человек пятьдесят мужиков шли ровным строем, равномерно взмахивая косами. Поодаль, с края леса, стояли шесть подвод, вокруг которых бегали ребятишки и суетились несколько женщин. Все здесь дышало настроением большой и спорой работы.
– А мы, олухи, хотели ехать к какой-то Гудилихе! Вот где настоящее раздолье! – Дядя хлестнул лошадь, и, по скошенным рядам, она подъехала к другим телегам.
Ребятишки и бабы окружили прибывших.
– Желаю здравствовать вам, труженики поля! Бог в помощь! – произнес на весь луг Антон Петрович, встав на телеге во весь рост.
Бабы, наклоняя повязанные платками головы, зачастили свое «здравствуйте», косцы, не отрываясь от дела, громко приветствовали Воспенниковых и улыбались.
В Крутом Яре Антона Петровича знали все, к его шуткам и чудачествам давно привыкли. Романа узнавали не сразу, но, узнавши, одобрительно качали головами: бабы стали звонко, наперебой звать его «Роман Лексеичем», говорить, охать и смеяться:
– Ох, Роман Лексевич, чтой-то вы, как мужик, в лаптях обулися!
