Парамон быстро сграбастал брошенную купюру, подбежал и одним духом осушил стакан.
– Ох, родимая моя мамушка – великомученица! – забормотал Дуролом, одной рукой крестясь, другой – возвращая стакан. – Вот ведь, господа великомилостивые, что бедному батраку надобно! А что деньги! Сегодня взял, а завтра на заупокойный молебен по родителям моим, страстотерпцам, пожертвую али нищим роздам.
Он вздохнул и опустился на землю.
– Отчего же ты ночью косил? – спросил Антон Петрович, разливая водку по стопкам.
– Так от того, что за озорство мое сатанинское наложил на меня Христос-младенец епитимью. Вот от чего.
– За какое же озорство?
Парамон вздохнул, глядя на штоф:
– В прошлом годе, накануне Троицы шатался я по лесу – ставил силки на рябцев. А тут, на грех, бабы по малину шли. Ну, и пристал ко мне диавол-искуситель, змей рогатый, залез я под малинов куст и лег вот тах- то во, – Дуролом быстро согнулся в три погибели и продолжал: – лег, значит. Бабы подошли, я дождал, пока они стали малину собирать, а потом!.. – тут он искусно заревел медведем.
Все, в том числе стоящие неподалеку мужики и бабы, засмеялись.
– Вот талант природный! – воскликнул, поднимая стопку, Антон Петрович.
– Бабы-то, конечно, с воем да бежать. А у одной опосля и случись выкидыш. – Дуролом вздохнул. – Ну, и привиделся мне на Спас Христос – младенец босой, да в белой рубашечке. И, говорит, за озорство твое и греходелание нечистое в канун празднества Святой Троицы, за то что представлял себя зверем мохнатым – будешь все лесные дела отныне свершать в лесу ночью, как зверь. Вот и косил я при луне да волков слушал, прости, Христе-Спасе, грешную мою душу…
Он снова перекрестился.
Антон Петрович качнул головой и, пробормотав «Мда, роковая история», выпил водку. Роман и Красновский поступили таким же образом.
Дуролом, почесывая свои смоляные космы, угрюмо наблюдал, как они стали закусывать. Выпившие свою чарку косцы тем временем тоже расположились возле телег, развязывая узелки со снедью, разговаривая и шутя.
Расправляясь с пухлым, обильно промасленным блином, Роман почувствовал, что совершенно не захмелел от выпитой водки, а, наоборот, взбодрился, не чувствуя усталости. Зато Антон Петрович явно хотел отдохнуть: движения его стали вялыми, он часто позевывал и поглядывал на стоящую в теньке телегу. Красновский, напротив, был не в меру возбужден и разговорчив. Он непрерывно рассуждал о новейших способах расчистки лугов, об английском клевере, о нынешних ценах на сено. Роман все это пропускал мимо ушей, он весь был поглощен состоянием бодрости и внутренней радости, чувствуя его в каждой мышце тела, ему хотелось опять ходить в ряду с мужиками, не уступая им ни в чем.
– М-да, как однако, летом прохладно в наших кущах, – вздохнул Антон Петрович. – И вот что я, грешный палестинец, подумал: а не соснуть ли нам?
Красновский пожал плечами:
– Я, собственно, с удовольствием, да не могу: дома ждут.
Он приподнялся с травы, надел свой картуз.
– А я хочу косить, – встал Роман.
– А я хочу спать! – в тон ему со смехом сказал Антон Петрович, с трудом поднимаясь со своего уютного места.
– Кстати, завтра у отца Агафона банный день, он всех приглашал, – проговорил Петр Игнатьевич.
– Отлично, попотешим плоть веничком. – Антон Петрович подошел к телеге и стал в нее забираться.
– До завтра, Рома, – пожал Красновский руку Романа и заспешил к своей бричке.
Дуролом поплелся за ним, по всей видимости надеясь, что в красновском бочонке еще кое-что осталось. Роман же, видя, что компания естественным образом распалась, подошел к сидящим вокруг телег крестьянам и, сев в тень, прислонился к стволу березы.
Закусывающие крестьяне смотрели на него с одобрительным любопытством, для них он, как человек иного мира, всегда был интересен, а теперь, в крестьянском наряде да еще косящий с ними луг, и подавно.
Взбодренные водкой, они почти без стеснения принялись задавать вопросы или просто отпускать хорошо знакомые ему реплики:
– Роман Лексеич, а что дядюшка, никак уморились?
– Мозолей не набили, чай?
– Теперича с вами и нам косить ловчей!
– Вот, Ванька, поучись, брат…
– Роман Лексеич, откушайте кваску!
– Чтой-то нонче вы по рыбку не ходили?
– Роман Лексеич, покушайте малинки, только щас на просеке насбирала!
Он слушал их, улыбался, отвечал, шутил, не чувствуя никакой разницы между собой и ими, радуясь, что и они подчас, увлекаясь, разговаривая, забывали об этой разнице и та толстая, веками создаваемая стена между русским мужиком и русским барином становилась совсем прозрачной.
