– А, «Царство Флоры», знаю, – кивнула Анфиса. – Тут недалеко они сидят, хорошие вещи делают, стильные, мы Жорику для его Женьки (это были Анфисины соратники-фотографы) там такую фигню заказывали – корзинку из цветов и фруктов на день рождения.
Рассказ сам собой потек дальше, и Катя, уплетая вслед за Анфисой парадный обед, выложила подруге все-все. В том числе и про «страх… ужас смерти», и про гобелен с картины Никола Пуссена.
– Вечерний поход в бар полностью одобрям, – Анфиса отсалютовала Кате куриным крылышком. – Никита – молодец. Я уже говорила, я его жутко уважаю. Пусть, пусть теперь Вадька твой попляшет. Кстати, от него нет новостей?
– Нет. Он мне принципиально не звонит, на мои звонки из принципа же не отвечает. А Сереге Мещерскому я стесняюсь звонить. В конце концов, есть же у меня гордость или нет?
– Вот это по-нашему, по-бразильски. Я Косте тоже не звоню туда, – Анфиса вздохнула тяжко, – и эсэмэски не шлю, вдруг жена его сунет нос в телефон, прочтет. Будет скандал, зачем? Он же на отдыхе у меня…
– Эгоист он у тебя хороший, Анфиса.
– Он не эгоист, он немножечко Нарцисс.
– Кто? Лесоповалов?
– Ну да, Костик… такой же Нарцисс, как и тот, который на той картине, про которую ты говорила, – в цветочном магазине. Вечно собой любуется, красуется. Но это нестрашный порок.
– Очень странная картина у Пуссена «Царство Флоры». На первый взгляд такая вся благостная, сплошное барокко-рококо, а приглядишься – мурашки по коже, – сказала Катя. – А гобелен вообще по ней скопирован как-то необычно, кровь такая яркая, красная. И все это на цветах набрызгано, представляешь?
– Любопытно взглянуть, зайду к ним в магазин как-нибудь. Но знаешь, мне кажется, все эти их Нарциссы, Флоры, Аяксы и Адонисы, про которые ты говорила, – это такой, извини, нахальный стеб. Высшей пробы стеб. Сплошной выпендреж, – Анфиса налила подруге кофе. – Способ соригинальничать, выделиться по полной. У вас у всех сплошные Терминаторы, Ганнибалы Лекторы, Индианы Джонсы, Кастанеды с Мураками и коды да Винчи, а у меня – «Царство Флоры», в котором вы, такие продвинутые современные господа, разбираетесь как свиньи в апельсинах. Просите объяснений, комментариев. И я захочу, дам вам эти объяснения, а захочу – погожу. Стеб, я же говорю – изощренный стеб.
– Там на картине были еще Крокус и Смилакс, – сказала Катя. – Сладкая парочка…
– Что?
– Так их назвала та флористка. Крокус – цветок и смилакс – это такая декоративная лиана. Фрагмент ее мы нашли на месте убийства. И крокус тоже, только неживой, поддельный.
Анфиса покосилась на подругу. Выдержала многозначительную паузу.
– А те убитые, говоришь, урки? – спросила она, наконец.
– Сидели оба когда-то.
– Ну и нечего о них печалиться, получили, наверное, по заслугам от своих же. – Анфиса достала из ящика стола пластиковые тарелки для торта. – А цветы они кому же везли?
– Один – жене, она у него родила, а другой – не знаю, все посылал какой-то Пеговой Фаине на Долгоруковскую улицу, имя и адрес мне там, в магазине, сказали.
– Как, как ее зовут? Фаина Пегова? – Анфиса внезапно сорвалась с места и, как толстый шарик, запрыгала по тесной мастерской, что-то ища среди камер, объективов, штативов, папок со снимками, компьютерных дисков, флэшек и кип иллюстрированных журналов. Вытащила один, второй – глянцевый, потолще «Вог», пролистала, ткнула пальцем: – Это вот не она?
– Я ее в глаза не видела. – Катя узрела на фото темноволосую, синеглазую молодую женщину в красном вечернем платье на фоне ярко освещенного ГУМа.
– Это презентация духов в «Артиколи», – сказала Анфиса. – А это вот она же на Московском кинофестивале, прием в Нескучном, это в клубе «Дягилефф».
– Красавица, только, может быть, это и не она.
– Может быть. Только я до сегодняшнего дня думала, что однофамилиц у Фаины в Москве нет, – хмыкнула Анфиса.
– Она что, актриса сериалов?
– Никакая она не актриса. Светская львица, так это сейчас называется. Жорик наш ее снимал, она ему фотосессию заказывала. Якобы для рекламы каких-то там часов. Потом она еще на сафари в Кению моталась… Типаж тот еще – косит одновременно под Белоснежку и под Вивьен Ли в «Унесенных ветром». В общем, баба полусвета с претензией на аристократизм, – Анфиса хмыкнула. – Тоже типичнейший Нарцисс. Ты глянь, как она позирует, как выламывается. А как любит-то себя, по глазам, по глазам видно!
Катя смотрела на шатенку на фото. Глаза у нее были как фиалки, однако в них читался ум и воля. Никакого кокетства, никакого легкомыслия. Самовлюбленность – пожалуй, это да, и еще какая-то брезгливость ко всему окружающему.
Про установленное с легкой руки Никиты Колосова негласное наблюдение за Фаиной Катя еще не знала. Про то, что Фаина из глянцевого журнала – та самая Фаина, тоже. И про ее некогда столь известного в криминальных кругах папашу Игнатия Пегова (он же Скрипченко, он же Головнюк, он же Король) понятия не имела.
Она много о чем еще даже и не догадывалась. Не представляла себе и эту Долгоруковскую улицу, и дом возле киностудии «Союзмультфильм», и квартиру на восьмом этаже, и ее обитательниц.
Аля как раз вернулась из магазина (о том, что за ней наблюдают из припаркованной во дворе машины, она тоже не подозревала). Фаина сидела на диване с ногами и азартно смотрела по телевизору бокс – бой среди тяжеловесов.
