– Прекрасно, мэм. Но заодно скажите кондуктору, что если он его потревожит, я ему голову оторву.
Дама покосилась на Гиллигена из-под изящной модной шляпки, но тут послышался другой женский голос:
– Оставьте их, миссис Гендерсон. Они сами присмотрят за ним.
Молодая, темноволосая. Если бы Гиллиген и Лоу когда-нибудь видели рисунки Обри Бердслея[6], они поняли бы, что по ней тосковал художник: он так часто писал ее в платьях цвета павлиньих перьев, бледную, тонкую, порочную, среди изысканных деревьев и странных мраморных фонтанов. Гиллиген встал.
– Вы правы, мисс. Ему тут хорошо, пусть спит около нас. Проводник за ним смотрит. – Он сам не понимал, что его заставляет объясняться с ней. – А мы его доставим домой. Пусть сидит спокойно. И спасибо вам за внимание.
– Нет, надо что-то сделать! – упрямо твердила старая дама.
Но спутница увела ее, и поезд помчался дальше, в предвечернем свете. (Конечно, дело идет к вечеру, говорили наручные часы курсанта Лоу. Какой там штат – неизвестно, но день на исходе. День ли, вечер, утро или ночь – офицеру было безразлично. Он спал.)
– Вот старая сука! – сказал Гиллиген шепотом, стараясь не разбудить его.
– Смотрите, как у него лежит рука, – сказала молодая женщина, возвращаясь. Она сняла его высохшую руку с колена. («И рука – тоже», – подумал Лоу, увидев искривленные кости под сморщенной кожей.) – Бедный, какое страшное лицо! – сказала она, поправляя подушку.
– Тише, мэм! – сказал Гиллиген.
Она не обратила на него внимания. Гиллиген, боясь, что лейтенант сейчас проснется, все же сдался, замолчал, и она продолжала:
– Далеко он едет?
– Он из Джорджии, – сказал Гиллиген. Понимая, что она не случайно зашла к ним в купе, он и курсант Лоу встали. Глядя на ее изысканную бледность, на черные волосы, на алый рубец рта и гладкое темное платье, Лоу чувствовал юношескую зависть к спящему. Она скользнула по Лоу беглым взглядом. Какая отчужденность, какая сдержанность. Совсем не обращает внимания.
– Один он домой не доедет, – убежденно сказала она. – Вы оба с ним поедете, да?
– Конечно, – заверил ее Гиллиген.
Лоу очень хотел что-нибудь сказать, что-нибудь такое, чтоб она запомнила его, такое, чтобы покрасоваться перед ней. Но она смотрела на стаканы, на бутылку, которую Лоу, как дурак, прижимал к себе.
– А вы тут неплохо живете, – сказала она.
– Лекарство от змеиных укусов, мисс. Угодно с нами?
Завидуя смелости Гиллигена, его находчивости, Лоу смотрел на ее губы. Она поглядела в глубь вагона.
– Пожалуй, можно, если у вас найдется чистый стакан.
– Конечно, найдется. Генерал, позвоните.
Она присела рядом с лейтенантом Мэгоном. Гиллиген и Лоу тоже сели. Она казалась… нет, она была молодая: наверно, любит танцевать, и в то же время она казалась немолодой – словно все уже испытала. «Замужем, и лет ей двадцать пять», – подумал Гиллиген. «Ей лет девятнадцать, она ни в кого не влюблена», – решил Лоу. Она взглянула на Лоу.
– Где служите, солдат?
– Курсант летной школы, – покровительственно процедил Лоу. – Военно-воздушные силы. («Нет, она девчонка, только вид у нее взрослый».)
– А-а. Ну, тогда, конечно, вы с ним. Он ведь тоже летчик, правда?
– Видите – крылья, – ответил Лоу. – Британские Королевские воздушные силы. Неплохие ребята.
– Что за черт, – сказал Гиллиген. – Да он же не иностранец.
– Вовсе не надо быть иностранцем, чтобы служить в британских или французских войсках. Вспомните Лафбери. Он был у французов, пока мы не вступили в войну.
Девушка посмотрела на него, и Гиллиген, никогда не слыхавший о Лафбери, сказал:
– Кто он там ни есть, он молодец, Для нас, во всяком случае. А там пусть будет кем хочет.
Девушка подтвердила:
– Да, конечно. Появился проводник.
– Как тут кэп? – спросил он ее шепотом, скрывая удивление, как принято у людей его расы.
– Ничего, – сказала она. – Все в порядке.
Курсант Лоу подумал: «Наверное, она здорово танцует».
Она добавила:
– Он в хороших руках, эти джентльмены очень заботливы.
«Какая смелая! – подумал Гиллиген. – Видно, тоже хлебнула горя».
