осторожно подбирала слова.
— Когда я сегодня приехала в крепость, ты был занят, поэтому я пошла в храм. Там я увидела языческий ритуал жертвоприношения, который ужаснул меня.
Маркус с облегчением опустился на кровать.
— И это все? Диана, тебе не следовало туда ходить. Ты слишком мягкая, добросердечная, чтобы понимать такие вещи. Как ты думаешь, почему я никогда не водил тебя в храм?
Диана покачала головой:
— Дело не только в этом кровавом обряде жертвоприношения животных. Дело в различии между нами. Мне никогда не привыкнуть к вашему образу жизни. Мне никогда не смириться с твоими верованиями и обрядами. — Она сжалась, обхватив себя руками. Ладони чувствовали мягкость шерстяного халата. — Одежда, еда и язык — все это пустяки. Дело в твоем образе мыслей,
в твоей вере, твоих идеалах — с ними я не могу смириться. Ты считаешь, что имеешь божественное позволение править миром. Вся ваша империя зиждется на власти и насилии. Римляне — садисты по природе. Между нами слишком большие различия, нам их не преодолеть.
— Единственное различие между нами, которое стоит принимать в расчет, это то, что я мужчина, а ты женщина! Мы идеально подходим друг другу, мы становимся единым целым, когда любим друг друга. Когда мы вместе, все различия исчезают.
— Нет, Маркус. Мы забываем о различиях, чтобы удовлетворить свои желания. Когда они удовлетворены, различия остаются, да еще какие!
— Но чувство, которое я испытываю к тебе, — любовь!
— И ты можешь утверждать, что в твоем отношении ко мне нет похоти? — спросила она.
— Да. Есть и любовь, и похоть. Взрывное сочетание. Многие мужчины и женщины души бы продали, чтобы испытать то, что дано нам!
— Боюсь, что именно это я и сделала, — тихо сказала Диана. — Возьми. — Она снова протянула ему цепочку.
— Юлий Цезарь был величайшим патрицием, государственным деятелем и полководцем.
— Цезарь был завоевателем, захватывавшим не принадлежащие ему земли и порабощавшим гордых и свободных людей.
Маркус неохотно взял цепочку и надел ее на шею. Он понимал, что она обвиняет его, а не Цезаря и все, что она говорит, — правда.
Маркус поднял голову с гордым, орлиным профилем и, собрав все свое мужество, спросил:
— Ты меня любишь?
Диана изумленно уставилась на него. В горле встал комок, а глаза наполнились слезами. Она встала перед ним на колени.
— Маркус, я люблю тебя так, что у меня разрывается сердце. — Ее руки обвились вокруг его шеи, и он нежно прижал ее к себе, утешая, как ребенка, ощущая влагу ее слез на своей шее.
— Не плачь, любимая, я не могу этого вынести, — пробормотал он, сжимая ее в объятиях.
В этом теплом, надежном кольце она почувствовала, что перенесенный днем ужас отступает. Она не станет говорить ему о Петриусе, в этом нет смысла, к тому же Петриус через несколько дней уезжает.
— Мне все равно, кто ты — из друидов, кельтов, бриттов или христиан. Для меня ты просто Диана, мое сердце, моя жизнь. Разве так уж для тебя важно, что я римлянин? Разве я не могу быть просто Маркусом?
Прежде чем Диана смогла ответить, они услышали легкое покашливание. В дверях среди обломков стоял Келл. Он держал поднос с ужином, и на его лице читалось облегчение. Он явно не знал, чего ждать, увидев, что сделал примипил с дверью.
Заметив поднос, Диана поняла, что Маркус еще не ужинал, и почувствовала себя виноватой.
— Так поздно. Пожалуйста, поешь, ты, верно, совсем вымотался.
Маркус поставил поднос на постель.
— Поешь со мной, — предложил он. — Мне все кажется вкуснее, когда ты рядом.
Диана кивнула и вытерла глаза. Маркус посадил ее на колени и скармливал ей самые вкусные кусочки, не забывая и о себе. Страстное желание овладеть ею сжигало его, но он подавлял его железным усилием воли. Ему удалось лишь слегка смягчить ее, и он не хотел порвать ту тонкую нить, которая снова протянулась между ними.
После еды они долго разговаривали. Он рассказал ей, как прошел день, не слишком распространяясь о количестве раненых и убитых. Она похвалилась своими покупками, и он обещал научить ее писать стилем. Затем он уложил ее в постель и легонько поцеловал.
— Ты совсем бледная. Поспи, любимая. Я лишь поговорю с Келлом и тоже пойду спать.
Маркуса мучила проблема, которая осложнялась в сотни раз из-за Дианы. Он нашел Келла, и они прошли в солярий. Келл наполнил хозяину кубок вина, и Маркус велел ему налить себе тоже. Он жестом предложил Келлу сесть, хотя сам остался стоять. Он всегда лучше соображал, когда мог ходить по комнате.
Пройдя по мозаичной тигрице взад-вперед три или четыре раза, он сказал:
— Меня беспокоит пир, который я должен устроить для Паулина и его центурионов перед их отъездом.
— Раньше не было никаких проблем. Как всегда, я постараюсь не попадаться наместнику на глаза.
— Нет, Келл, проблема не в тебе, а в Диане.
— Понятно. — Теперь Келлу все стало ясно.
Пир, по традиции устраиваемый хозяином, превращался в настоящую вакханалию. Центурионы, которым повезло вернуться, и те, которым только предстояло участвовать в боях, вместе со Светонием Паулином устраивали настоящую оргию. Они ели, пока их не начинало рвать, пили до полного одурения и до изнеможения безумствовали с женщинами.
— Ее придется запереть в ваших покоях, чтобы она не попалась на глаза мужчинам. Можно еще поставить у дверей охранников.
— Меня беспокоит не ее безопасность. Я всегда сумею ее защитить. — Маркус снова принялся расхаживать по тигрице, затем обошел ее кругом, по траве.
Келл скрыл улыбку. Господин обходил тигрицу, будто это сама Диана. Сравнение было очень верным, поскольку Диана превратится в настоящую тигрицу, если узнает о разврате на вилле. Она не соглашалась даже раздеваться на людях, так что можно себе представить, как на нее подействует вид совокупляющихся пар и все те мерзости, что будут здесь творить Юлия Аллегра и ее проститутки, которых приглашают для утех легионеров.
Келл удивился, что Маркуса Магнуса беспокоит мнение о нем женщины-рабыни. Разве он уже не хозяин в своем доме? Разве господин отдал ей свою волю вместе со своим телом?
— А нельзя устроить пир в крепости? — нерешительно спросил Келл.
— Нет. Я не смогу найти столько проституток.
Келл знал, что не стоит предлагать вообще отказаться от пира. Эта свинья Паулин рассчитывает на развлечение и если сочтет примипила негостеприимным, то воспримет это как личное оскорбление.
Маркус снова заговорил:
— Лучше всего увезти леди с виллы на ту ночь, но куда мы можем ее послать и под каким предлогом, я не представляю.
Келл осушил бокал, чтобы набраться храбрости для того, что он собирался сказать.
— Господин, мне кажется, вы зря беспокоитесь. Она знает свое место, и не потому, что она рабыня, просто как женщина. Нола воспользуется любым случаем взять верх над мужчиной, если у него достанет глупости ей это позволить. В моем случае Нола каждый день пытается перехитрить меня, поскольку знает, что я к ней неравнодушен.
Маркус знал об отношениях между Нолой и Келлом.
— Тут ты прав. Если мужчина выпускает из рук вожжи, то ведут уже его. Если он не правит, правят им. Если мужчина не является господином, женщина презирает его. Пир, который я вынужден дать, не имеет никакого отношения к Диане. Это не ее дело и не должно ее беспокоить. — Маркус допил вино. — Спасибо тебе, Келл.
