Я принес из кухни бутылку пива, поставил ее на пол у изголовья кресла-кровати и потормошил Мирона за плечо. Он перестал храпеть и приподнял голову.
— Захочешь опохмелиться, пиво на полу, под рукой, — сказал я.
— Давай.
Мирон, не открывая глаз, протянул руку.
— Щаз! — отрезал я.
Голова Мирона упала на подушку, и он снова захрапел. Не знаю, понял ли он что-нибудь, кроме слова «пиво», но я посчитал миссию сострадания законченной, развернулся и направился к входной двери. Которую прошел насквозь так привычно, будто всю осмысленную жизнь только так и ходил. И никак иначе.
Когда же я появился на лестничной площадке, то замер на месте и чертыхнулся. На лестнице стояла все та же старушенция в побитой молью шубе, только теперь она не спускалась, а поднималась. И кондрашка при первой нашей встрече ее не хватила. Просто наваждение какое-то. Неизвестно, кто из нас более нечистая сила.
«Ты жива еще, моя старушка?» — ошалело пронеслось в голове.
— Опять, милок, ключи забыл? — настороженно спросила она, но на всякий случай перекрестилась.
— Ага, забыл... — растерянно промямлил я и попытался проскользнуть мимо нее.
Не тут-то было. Старушка схватила меня за рукав, я попытался вырваться, ничего не получилось. С виду — божий одуванчик, дунь и осыплется, а хватка, как у бульдога.
— Я все у Бога помощи прошу, — заискивающе сказала она, — а ее нет как нет. Радикулит на поклонах заработала. Может, нечистая сила поможет?
Я покрутил головой. Беспринципная, однако, попалась бабуля. Ей что Бог, что черт, что коммунисты, что демократы, абы кто подал на пропитание.
— Радикулит не лечу, — сказал я, подумал и на всякий случай добавил: — И геморрой тоже. А помощь... — Полез в карман, достал сто долларов и протянул ей. — Держите.
Чтобы взять деньги, ей пришлось отпустить мой рукав, тут-то я и побежал вниз, прыгая, как молодой, через три ступеньки.
— Храни тебя Господи! — донеслось сверху.
М-да... Будь на моем месте настоящий черт, как бы он отнесся к такому напутствию?
Таксиста у подъезда и след простыл. То ли надоело ждать, то ли определил, что купюра настоящая, и решил, что сто долларов лучше двухсот рублей. В общем, правильно решил, только мне теперь предстояло идти через весь город пешком. Долларов полные карманы, а рублей на проезд в трамвае нет. Где я их поменяю среди ночи? Понятно, откуда поговорка: «Богатые тоже плачут».
Плакать мне не хотелось, да и богатство мое было каким-то призрачным, зыбким, в которое не верилось, и я зашагал по скользкой от наледи мостовой. Одно приятно — в бахилах было сухо и тепло, а куртка на синтепоне не давила на плечи килограммами овчинного тулупа. Чему-то в жизни ведь надо радоваться? Пусть даже такой мелочи, как сухие стельки в обуви. Если видеть только плохое, то лучше сразу удавиться.
Я шел домой и отчаянно завидовал Мирону. Дрова дровами, и дрыхнет сейчас без задних ног. Получится ли у меня уснуть? В это слабо верилось, и не только потому, что выпил мало. Скорее всего, меня дома ждали. Если не люди из «Горизонта», то Буратино, и кто из двух зол хуже, я еще не определился. Но спать они мне точно не позволят.
Свет в квартире не горел, однако это ничего не означало. В кинобоевиках засаду устраивают в темных комнатах, и никакое ночное видение мне не поможет, разве только умение проходить сквозь стены. Но не я один обладал этой способностью.
Подходя к своей квартире, я мельком прошелся взглядом по желтой рожице на стене, разговаривать с ней не стал. Не то настроение. Если ей хочется, пусть она говорит, я ничуть не удивлюсь. Место в желтом доме мне уже обещали, причем со всей определенностью.
Открыв дверь, я вошел в прихожую, разделся. В квартире было тихо, только почему-то очень холодно, и из комнаты в прихожую тянуло сквозняком. Я глубоко вздохнул, шагнул в комнату и включил свет.
Кажется, это называется погром. Журнальный столик был разбит в щепу, та же участь постигла стулья. Книжный шкаф лежал на полу, книги разбросаны по всей комнате, тахта перевернута. Сквозняком тянуло из двери на лоджию, и у порога была наметена горка подтаявшего снега.
Я вздохнул, осмотрелся и только тогда увидел у стены два туго перевязанных бельевой веревкой тела. Оба в черных куртках, черных джинсах, черных туфлях. Этакие «люди в черном» на российский лад. Рты у обоих заклеены лейкопластырем, и одного, несмотря на синюшное то ли от мороза, то ли от безуспешных потуг освободиться лицо, я узнал. Это был тот самый парень, который заманил меня в микроавтобус. Пошевелиться он не мог, глядел на меня и отчаянно моргал.
Изобразив на лице непонимание, я пожал плечами и прошел на лоджию. Здесь тоже был погром. Куклы валялись на полу вперемешку с чурбаками ценной древесины из собрания географического факультета университета, окно было разбито, и в него с порывами ветра залетали редкие снежинки. Как теперь спать с разбитым окном? Я подошел к верстаку, выдвинул ящик. Странно, но спичечные коробки со стеклянными глазами оказались на месте. Из-за чего тогда погром? Что здесь случилось?
Войдя в комнату, я закрыл дверь на лоджию, затем подошел к пленникам.
— Описался? — мстительно спросил я у крайнего, памятуя, как агенты «Горизонта» обсуждали мое состояние в микроавтобусе. — Или обкакался?
Парень замычал и замотал головой.
Я присел перед ним на корточки и тут увидел, что на веревке нет узлов. Парень был просто обмотан веревкой, и свободный конец покоился у него на груди. Инсценировка? Зачем? Я потрогал веревку и
