Тишина... Полдень. Птицы прячутся под ветвями, в нишах, в арках – везде, где холод приносит облегчение.
Рядом, под стеной, спит голубиное семейство. Глаза закрыты, клювы приоткрыты, горлышки дрожат, пульсируют, со свистом втягивая воздух. Ты хочешь уснуть, но не можешь, борешься с жарой, с обжигающими прикосновениями, с раздражающим теплом лежащих рядом голубей. Голубка подпирает клювом тяжелеющую голову. Глаза двигаются кругами под тонкой пленкой век, крылышки слегка вздрагивают, шелестят трущиеся о хвост и бока маховые перья.
Тень купола потихоньку надвигается на гнездо, отделяет его от раскаленного внешнего мира, охлаждает дрожащую, пульсирующую в солнечных лучах завесу пыли.
Голубка открывает глаза и смотрит сонными глазами.
Я вытягиваю шею, ласкаю клювом ее крыло, но она меня не замечает.
День проходит за днем, пробуждение за пробуждением... Мы смотрим в небо с надеждой на дождь или похолодание. Мы летаем за город и дальше, к морю. Садимся в апельсиновой роще, яростно стучим клювами по разогретой солнцем кожице плодов, пока они не лопнут. Мы пьем сок, выедаем мякоть... Более слабые и молодые птицы, у которых клювы не такие сильные и твердые, безуспешно пытаются пробить апельсиновые корки. С раскрытыми клювами они снуют вокруг нас в ожидании, что мы уйдем и разрешим им доесть расклеванные нами плоды.
Ом все время рядом с Голубкой и Сизым Голубком. Голубка поглядывает на меня сквозь продолговатые, скрученные от жары листья. Ом уже не прогоняет меня так, как раньше. Впрочем, у него просто нет времени на то, чтобы ввязываться в ссоры со мной, потому что ему приходится следить и за Голубкой, и за Голубком, который уже стал зрелым серебристо-сизым голубем и все чаще посматривает на молодых голубок... Ом злится и прогоняет самочек, которые осмеливаются подходить слишком близко.
Голубок не протестует... Ом распластывается на ветке. Голубок взбирается на его спинку и быстрыми взмахами крыльев ускоряет выброс семени. Моя Голубка больше не прогоняет Голубка. Она смирилась с тем, что они всегда вместе и что Голубок вместе с ними высиживает яйца – ее и Ома.
Молодые птицы шалеют от жары, качаются на ветках и падают под деревья... У них уже нет сил взлететь обратно. Они выклевывают зерна трав, крошки – все, что еще могут увидеть сквозь застилающий глаза туман. Злобно выплевывают обломки коры, щепки, камешки. Глаза закрываются от слабости, от голода, от жажды, от ужасающе ярких лучей палящего солнца.
Жара притупляет слух. Крик, доносящийся как бы издалека, в действительности прозвучал совсем близко. Нас заметили канюки. Мы срываемся с места и летим низко под деревьями, стремясь поскорее скрыться в густых кронах.
Ястребов тоже мучает жажда, а в такую сушь легче напиться крови, чем найти воду. Они разрывают вены голубей, утоляя жажду их кровью. Я увернулся, отлетел в сторону, лавируя прямо над землей, низко под деревьями. На боярышнике и дроке остались серые перья. Голубка, Ом и Голубок летят все выше, сворачивая в сторону моря.
Я уже много раз летал этим путем. Они опередили меня... Я вижу впереди размеренные взмахи их крыльев. Нет больше тех ослабевших молодых голубей, которые разгребали под деревьями иссохшую от жары землю.
Я лечу один. Высматриваю места, где еще могли остаться орешки, семена, какие-нибудь крошки. Засуха забрала не только воду, она лишила нас пищи.
В глубине ущелья белеют кости – высушенные солнцем лошадиные ребра, позвоночники, черепа. Я пролетаю мимо, разворачиваюсь, снижаюсь... На костях могли остаться обрывки высохшей шкуры или мяса. Волки, лисы, мыши, птицы, мухи, муравьи... Любая падаль притягивает, как магнит, тех, кто еще жив и хочет остаться в живых.
Я летаю вокруг, опасаясь садиться на конский скелет. Замечаю коричневатые следы мяса... Засохшие пласты шкуры на берцовых костях, скрюченные волокна мышц в связках суставов, между позвонками, на ребрах.
Жужжат синие мухи. С отвесных стен вокруг осыпается песок, большие коричневые жуки катят шарики навоза. С серого камня на обрыве я внимательно разглядываю разбросанные внизу конские останки. Разогнавшиеся лошади не заметили этой расщелины, попадали на песчаное дно, и у них не хватило сил выбраться отсюда... Их убили жара, голод и жажда...
Поблизости не видно ни змей, ни волков, ни лис, ни ласок. Я разглаживаю клювом перышки, расчесываю пух... На конском черепе темнеют комочки засохшего мяса.
Вот если бы проглотить такой кусочек... Если бы мне удалось склевать его, я был бы сыт и не испытывал голода по крайней мере до следующего утра.
Я сглатываю слюну, спрыгиваю на покрытую мелкими гребешками песчаную осыпь, обхожу ее в поисках удобного подхода к скелету – осторожно, зигзагами, в любой момент готовый взлететь, если вдруг из черепа выползет змея.
Меня пугают зияющие глазницы и оскаленные зубы, сквозь которые просвечивает пустое кроваво- коричневое нутро. Стервятники с крепкими клювами на длинных шеях давно выклевали весь мозг без остатка.
Ноги жжет раскаленный гравий, сквозь который кое-где пробиваются поблекшие стебли высохшей травы.
Я вскакиваю на череп, хватаю упругое коричневое сухожилие и тяну его, тащу, обрываю. Стискиваю клювом засохшую жилу и пытаюсь вырвать. Она крошится, рассыпается, распадается на части. Я склевываю лишенные вкуса крошки засохшего мяса, быстро глотаю и продолжаю искать дальше.
От стен ущелья отражается эхо – это кричат возвращающиеся с моря галки.
Небо на западе начинает темнеть. Солнце опускается к горизонту. Я уже наполнил зоб пищей и теперь хочу пить. Между камнями замелькала чья-то серовато-рыжая спина...
Я пробираюсь между продолговатыми белыми позвонками, и вдруг меня окутывает темнота – прозрачная, густая, волнующаяся паутина конской гривы. Я неожиданно проваливаюсь в сети тонких острых волос'. Мечусь, бьюсь, пытаюсь выбраться, вытаскиваю лапки, вырываюсь...
Исхудавший, облезший заяц с огромными глазами навыкате трогает меня носом и отбегает в сторону, подпрыгивая на ходу.
Я мечусь из стороны в сторону, верчу головой, пытаюсь освободить крылья. Лежу со спутанными ногами рядом с конским черепом, тщетно пытаясь освободиться от этих сковывающих движения узлов и петель.
Крылья! Если бы я смог поднять их достаточно высоко, чтобы взлететь, оторваться от камня. Если бы мне удалось освободить их от опутавших меня конских волос, то даже со спутанными ногами я смог бы вернуться. Я же знаю, что голуби могут жить и с путами на ногах. Они могут жить до тех пор, пока способны летать, пусть даже нитки, проволочки, сети, шнурки, которых столько валяется в покинутых людьми жилищах, оказываются так крепки, что их не удается разорвать.
Конская грива оплетает меня, как паутина, я все глубже запутываюсь в ней.
Перебираю ногами. Может, мне удастся перевернуться и выскользнуть из этой сети? Волосы со всех сторон опутали мои маховые перья и все сильнее врезаются в грудь.
Я хочу пробиться сквозь пелену этих волос... Вперед и вбок, наискось – может, так что-нибудь получится? Волосы оплетают шею, тянут в сторону, выламывают перья. Я переворачиваюсь на спину, пытаюсь взмахнуть крыльями. Краем глаза вижу, что все мое тело опутано серебристой сеткой. Я не заметил опасности, не смог предвидеть ее и теперь в ужасе фыркаю, из клюва вырывается стон.
Одуревшим взглядом смотрю в небо, снова и снова пытаясь пошевелить крыльями, ногами, головой.
Красный диск уже касается горизонта. В это время все птицы возвращаются в свои гнезда.
Почти теряя сознание, я замечаю в небе Голубку, Ома и Голубка. Они быстро машут крыльями.
Они промчатся высоко надо мной, засмотревшись на сверкающий впереди город – город, в который я никогда уже не вернусь.
Я пытаюсь взмахнуть крыльями в ужасе, в панике, в надежде, что мне еще удастся полететь вслед за ними, но падаю, тяжело дыша, хрипя и кашляя.
Если ночь застает птицу на земле, для нее это верная смерть. Теперь я – всего лишь бессильный,
