неподвижный, увязший среди лошадиных костей голубь.
Стены ущелья отбрасывают глубокую тень, а я лежу связанный, с пересохшим горлом, пытаясь сбросить с себя острые, ранящие путы.
Голубка, Голубок, Ом уже долетели. Они высматривают меня в нише на противоположной стене, среди огромных белых статуй.
Солнце уже превратилось в узкую красную полоску над горизонтом.
Я все еще трепыхаюсь, все еще пытаюсь вырваться, все еще надеюсь, все еще верю. Мне бы только освободиться...
Солнце исчезает за горизонтом. Надо мной белеет огромный конский череп. Из-за камней, со стен ущелья, из-за сухой травы выползает ночная тьма.
Ночь, которую мне не суждено пережить.
Я прилечу сюда, привлеченная яркой белизной костей.
Путаница волос. Запутавшаяся в их паутине птица.
Высохший голубь, плотно оплетенный конскими волосами. Гниющий кокон, облепленный жуками. Я долго летаю над растрепанными серыми перьями, стараясь узнать их по характерному блеску.
Это он, Молодой Голубок с каменного карниза, который хотел быть рядом со мной, несмотря на то, что Ом так старался прогнать его, спихивал вниз, злобно ворчал.
Ветер прошелестел волосами, развевающиеся клочья конской гривы коснулись меня.
Я отталкиваю их, отбиваюсь крыльями, чтобы они не схватили и меня, не опутали, не взяли в плен...
Тонкие острые волоски оплетают птицу, петлями затягиваются вокруг ног и крыльев, врезаются в тело, калечат, перерезают сухожилия. Голубь в путах летает со связанными ногами, но он уже не может ходить, не может разгладить свои перышки, не может даже почесаться. Если он сумеет найти пищу, то будет жить долго. Он даже сможет пить, падая на берег и погружая клюв в воду. Но самая страшная опасность для него – высокая густая трава, в которую он падает, как в сеть, и из которой уже не может выбраться.
С плоской белой верхушки скалы я смотрю на конские скелеты, на растащенные в стороны волками и стервятниками кости. Здесь неподалеку, в апельсиновой роще, я в последний раз видела влюбленного в меня Молодого Голубка.
Оттуда мы полетели на море. Рядом со мной летели Ом и Сизый Голубок.
Я снова сажусь на освещенный солнцем камень и смотрю вниз, на развевающуюся по ветру конскую гриву и неподвижное пятнышко сохнущих останков птицы.
Лети отсюда прочь! Улетай! Зачем ты сидишь на камне, где тебя так хорошо видно издалека, и всматриваешься в серый комочек перьев?
Его больше нет. Он мертв. Оторвись от камня. Возвращайся в город, в нишу рядом со статуей.
Но я не могу улететь!
Можешь!
Я не хочу улетать!
Хочешь!
Ты улетишь, потому что живые птицы всегда улетают. Потому что вся жизнь птиц – это вечный отлет. Если ты перестанешь улетать, то перестанешь жить.
Я жду, хотя мне нечего ждать. Небо сегодня чистое, нет даже хищников.
Камень шевельнулся, вздрогнул, как живой зверь.
Я взвилась вверх, сделала крут над ущельем. Другие птицы тоже сорвались со своих мест, тоже кружат в воздухе. Значит, вся земля вздрогнула. Обеспокоенные хомяки взобрались на камни.
Ты улетаешь. Оставляешь позади запутавшегося в конской гриве голубя, летишь в город. Тебя испугало внезапное движение земли, и ты хочешь поскорее оказаться рядом с Омом и Сизым Голубком, которые по очереди с тобой высиживают твои яйца.
Ты летишь прямо в вашу нишу, в спрятанное за статуей гнездо.
Ом и Голубок, как всегда, качают головами, вертятся, воркуют. Сегодня в воздухе больше птиц, чем обычно.
Тот толчок, который ты ощутила, сидя на камне далеко отсюда, чувствовался и здесь.
Ом торопит тебя, подталкивает к лежащим в гнезде яйцам. Ты садишься, раскладываешь пошире крылышки, пододвигаешь яйца под брюшко. Ты уже чувствуешь движения растущих под скорлупой птенцов. Чувствуешь, как они шевелятся, ворочаются, чувствуешь ритм зарождающейся жизни.
Украдкой бросаешь взгляд на противоположную стену, где в это время всегда готовился ко сну серебристо-серый голубь.
Ом смотрит туда же, куда и ты. Он подозрительно, недоверчиво всматривается в пустое место и предостерегающе фыркает.
Но ты все продолжаешь смотреть туда, и тогда Ом срывается с места и летит к выступу в каменной стене. Садится, смотрит по сторонам, вопросительно воркует.
Он возвращается успокоенный и долго чистит клювом пух на головке своего Голубка.
Из яиц под тобой доносятся шуршания и шорохи.
Ты всматриваешься в то место на противоположной стене с тоской и разочарованием. Всматриваешься до тех пор, пока не засыпаешь.
Столб пыли. Грохот. Рокочущее эхо падающих камней.
Воздушный поток ударил тебя, подбросил кверху, вынес наружу. Ты захлебнулась пылью, оттолкнулась крылышками и унеслась прочь, не оборачиваясь назад.
Город трясся, падал, проваливался, умирал.
Из недр земли доносился глухой гул.
Шипение, скрежет... Волнующиеся внизу холмы, котловины, улицы, дома. Все, что ты всегда считала вечным, прочным, постоянным, рассыпалось, переворачивалось, гибло. Даже кроны деревьев трясли ветвями, со свистом рассекая воздух. Толстые стволы наклонялись, ломались, плюясь в стороны острыми щепками и сорванными ветром листьями.
Несколько голубей присоединились к тебе. Но среди них не было тех – самых близких и самых главных для тебя. Да... Перед первым толчком Ом с Голубком как раз влетели в нишу. Оттуда доносились отзвуки нежных ласк, восторгов, покорности, ревности, удовлетворения. И тут земля вздрогнула. Толчок вверх, и сразу же лавина камней и обломков рухнула вниз, засыпая статуи, колонны, разноцветные стены...
Все погребено под развалинами. Дрожь страха сотрясает все тело, от клюва до хвоста. Крылья сводит судорогой, ровная линия полета вдруг обрывается, и ты камнем падаешь вниз.
Отпустило... Ты снова сильно взмахиваешь крыльями и взмываешь ввысь. Возвращаешься на прежнюю высоту.
Приближаешься к окраинам.
На самой высокой крыше, вжавшись между мотками каната, лежит молодая темноперая голубка с перебитым крылом.
Вокруг нее воркуют возбужденные старые и молодые самцы. Они перебирают ногами, клюют, толкают друг друга, дрожат. Голубка дрожит, тяжело дышит, сжимается в комок, распластывается между канатами. Голуби набрасываются на нее, насилуют, клюют в затылок.
После серого – белоголовый, после него – пестрый, за пестрым – толстоклювый, за толстоклювым – черный... Один за другим, не обращая внимания даже на то, что накренившаяся набок крыша ходит ходуном от подземных толчков. Их как магнитом манят ее светлая спинка, теплый пух и желтовато-оранжевые полузакрытые глаза.
Голубка застывает, умирает.
Но голуби еще долго продолжают забираться на нее и насиловать мягкое, постепенно остывающее тельце.
