— На ки-ичку-у! — кричали им разинцы, цепляясь за весла, за снасти, вонзая в борт стругов багры и топорики…
— На ки-ичку! — этот волжский «ясак» — разбойничий клич — бурлаки понимали: разбойники им даровали жизнь и свободу. «На кичку» — значило: прочь с дороги, иди себе на нос струга, не лезь с нами в драку.
«Сарынь» — волжская голь — сбилась у кичек, а по мурьям и в шатрах уже шел грабеж…
С неистовой бранью приказчики призывали ярыжных вступиться за хозяйское добро, но над ними только смеялись.
Бросив в темную ночь призыв, Разин сам прыгнул в челн, и десяток весел понес его по воде.
— К царскому!
Степан указал рукою вперед, и легкий челн вмиг настиг неуклюжий тяжелый струг.
При внезапно раздавшемся свисте Степана, слыша громовый отзвук разбойного клича с обеих сторон, голова Лабунов указал сильнее грести вперед и поднял тяжелый парус.
Что делать! Подохший под пытками при расспросе бродяга, который сказал, что на бугре поджидают разбойники, должно быть, был прав, что их тут не меньше двух тысяч. Должно быть, он сам был из этой ватаги… Купеческие струги не спасти, да за них голове и не стоять ведь в ответе — лишь бы успеть увезти от разбойников государево жалованье, лишь бы спасти свою голову и не дать распустить колодников… Пропадай оно к черту, купеческое добро!..
Лабунов сбежал вниз ко гребцам.
— Живей греби, дети собачьи, живей! — кричал голова, в исступленье хлеща ременной треххвостой плетью по голым спинам невольных гребцов, прикованных к веслам. — Живе-ей!..
Царский струг уже не мешал расправляться с другими стругами. Можно было его пропустить, не гнаться за ним, но Разин разгорячился. Его уже было не удержать никакою силой.
Не ожидая, когда казаки зацепят за струг багром, Степан еще на ходу ухватился с челна за свисавший конец снасти, ловко вскинулся на корму струга. Один за другими повскакивали следом за ним казаки.
Отважный казак в темноте подскочил к мачте, резанул саблей дрок, и тяжелая райна[19] с парусом ухнула вниз, на палубу струга.
— Гребцы! Суши весла! — грянул голос с кормы.
Лабунов узнал этот голос — голос, подавший с берега ясак к нападению. Холод прошел по спине дворянина, но, ратный начальник, он от страха не привык хорониться, а хватался рукой за пистоль.
— Куды к сатане там залезли?! — закричал Лабунов, направляясь прямо к корме, куда вскочили казаки. — Царский струг, черти! Прыгай в воду, не то стрелю! — Он с угрозою поднял пистоль. — Скачи назад в воду!
На фоне освещенного месяцем неба Степан разглядел пистоль в руке дворянина.
— На, сволочь! — спокойно сказал он и сам пустил пулю в голову Лабунова.
Дворянин, не вскрикнув, свалился в Волгу…
— Вот и сам скочил первый! — насмешливо напутствовал стольника Иван Черноярец.
Весла царского струга уже не гребли. Колодники побросали их, слушая, что творится над палубой.
— Стрельцы! Постоим за царя-государя! Бей разбойных! — крикнул стрелецкий сотник с кичи струга.
В темноте шла драка десятка разинцев с сотниками, пятидесятниками и десятниками струга. Рядовые стрельцы далеко не все торопились принять в ней участие. Пользуясь мраком, они просто отлынивали от боя.
Одно за другим два-три тела, — не видно было — стрелецких начальников или разбойников, — бултыхнулись в воду. Ударяли клинки о клинки…
— Стрельцы! Все с ружьем! Помни крестное целование — к бою! — взывал второй сотник. — К бою, сволочь, изменники! Кто не пойдет — показню!
Разинцы тесной толпой, прижавшись спинами друг к другу, рубились с начальными людьми и немногими стрельцами, но кто кого бьет — во мраке было не разглядеть толком.
У стрельцов накопилось довольно обид на своих начальных людей. Иные из них сами ранее тянули бурлацкую лямку по Волге, иные покинули промыслы, разоренные поборами воевод. Все они знали нужду, и не им было биться насмерть за дворян и боярство. Здесь лежало перед ними распутье: либо драться с разбойными, подставляя свои головы, либо биться с дворянами, сбросить стрелецкий кафтан и уйти в казаки. О вольной казацкой доле среди стрельцов говорили немало. Завидовали казакам. Многие из них бежали бы на Дон, но беглых ловили, и бывало, что за побег палачи засекали ратных людей кнутами до смерти. А здесь казацкий Дон вышел сам к ним навстречу и призывает к себе… Но тут мятеж, но тут нарушение царской присяги, а за это ждет казнь и вечные муки после смерти в аду…
Среди колодников, которых везли на струге, закованных в цепи, был московский стрелец Ермоха Харков. Его знали все. Он попал к палачу на помост, а потом в железы за то, что убил стрелецкого голову, который в течение нескольких лет «половинил» стрелецкое жалованье. После того как Ермоха убил его, во всех стрелецких приказах пошла проверка. Начальные люди стали платить стрельцам без задержки и все сполна. Но хотя вина убитого Ермохою дворянина была доказана, в острастку всем прочим Ермоху терзали на площади и забили в колоду, — мол, подавай челобитье, а сам в расправу не лезь, не то ведь стрельцы всех голов своих так-то набьют.
И надо бы всех! — дерзко ответил Ермоха, когда ему рвали ноздри и рубили по локоть правую руку.
Пока Ермоха сидел в московской тюрьме, ему носили приносы со всех стрелецких приказов. Полученными гостинцами он кормил всю тюрьму. Чтобы не было соблазна стрельцам, Ермоху послали к зиме в Нижний Новгород, но вместе с ним пришла в город его слава… Если колодников из тюрьмы отпускали по городу для сбора милостыни на пропитание, то больше всех собирал Ермоха и в Нижнем. За ним непременно надо было давать сани, куда класть добро. Нижегородские стрельцы зазывали его в дома, со смаком слушали его рассказ об убийстве стольника и, покачивая головами, вздыхали:
— У нас бы нашелся такой-то, как ты, человек великий!..
Теперь, в самый разгар схватки с казаками и пальбы с обеих сторон, из мурьи через лаз на палубу поднялся Ермоха. Не обращая внимания на пули, он встал во весь рост.
— Стрельцы! А на черта вам биться-то за дворян?! — густым голосом крикнул он. — Бей начальных!
— Да, Ермоха, ведь хлеб-то везем стрельцам же. Пограбят — голодными будут стрельцы же сидеть! — отозвался голос из мрака.
— А мы того хлеба не тронем. Нам и купецкого хватит! — крикнул Иван Черноярец.
— Ой ли? Не брешешь, лихой?
— Караван-то велик — нам куды столько хлеба. На все Понизовье везете! — сказал Черноярец.
Пальба прекратилась. Было похоже, что начались переговоры.
— А пошто же вы влезли на царский струг? — спросил разинцев сотник, втянутый в общий лад разговоров.
— Начальных побить, а стрельцам — куды хошь! — откликнулся Черноярец.
— Бей начальных, стрельцы-молодцы! — крикнул Ермоха. — А нас-то, колодных, на волю!
— Бей начальных! — выкрикнул кто-то из стрельцов на носу струга…
— Изменщина! — зыкнул другой в ответ. Грянул выстрел со стороны стрельцов, и Ермоха, стоявший между сторонами, схватился за грудь, застонал и, гремя железом, свалился назад в мурью…
Если бы сотник не выстрелил в Ермоху, может быть, не раскачались бы к мятежу стрельцы, но убийство колодника их возмутило.
— Ермоху убили! Братцы! Сотник Матвейка Ермоху стрелил! Бей начальных! Лупи, стрельцы!.. — раздались призывные вопли.
Стрельцы накинулись с саблями на своих начальных, секли им головы, скидывали убитых в Волгу. Рубили и сотников, и пятидесятников, и угодливых для начальства тех из десятников, кто строго спрашивал в службе и доносил на ослушников. Разинцы без опаски приблизились. При бледном свете ущербного месяца смотрели на эту расправу и подзадоривали:
— Тешься, стрельцы! Мстись — руби им башки! Секи к черту!..
Царский струг был уже со всех сторон окружен челнами. Со всех сторон на него валила орава разинской
