она за бесценок, и не прошло недели, как на все добро ее нашлись покупатели. Чтобы не нести с собой денег, Марья купила кольца, сережки, запястье — и удивилась сама, что лошадь, корова, и дом, и добро, накопленное за целых пять лет замужества, и ее приданое — все превратилось в десяток вещичек, таких незаметных. Сунув их под одежду, Марья наклала в корзину одежи и вместе с другими горожанами вышла к реке за ворота, словно бы мыть белье. На Яике она скрылась в кусты, и только тогда, когда все голоса утихли, когда опустились сумерки и в вечернюю степь едва доносились звуки города — то лаем собак, то окриками караульных по башням, — Марья пошла на последний отблеск зари над песками, на запад, где, знала она, стоит родной город. Она не забыла с собой захватить сулейку воды, — знала, что будет идти по безводным песчаным местам. Идти было страшно. Казалось, ночная степь живет хищной звериной жизнью. Куст катуна казался бегущим волком, звезды на горизонте — десятками волчьих глаз, крик ночной птицы чудился смехом нечистого, а когда из-под самых ее ног шарахнулся заяц, Марью вдруг охватила слабость от страха, и ноги ее пристали сами к земле. И тут она, затаив дыхание, услышала новые звуки: трещали тысячи громкоголосых кузнечиков, что-то шуршало в сухой траве — может быть, ползали змеи… Сколько идти по этим пескам?! Как тяжело шагать по ним без дороги… Песок насыпался в чеботы. Скинуть их? Пойти босиком было еще страшнее. Казалось, что тотчас наступишь на гладкую, скользкую спину змеи… Не глядя на небо, не глядя на звезды, Марья шагала, как ей казалось, прямо и прямо. Ночь была темной. Однажды послышался ей топот копыт впереди, донеслись голоса. «Казацкий дозор!» — мелькнуло в уме. Она не решилась упасть на песок, на выжженные колючие травы, а просто присела и молча слушала биение собственного сердца, собственное тяжелое дыхание. Она устала от ходьбы и от страхов ночи. Но когда удалились всадники, еще быстрее рванулась вперед, лишь бы до утра подальше уйти от окаянного города, добраться до Астрахани, где она родилась и росла, где оставалась в живых ее бабка — единственная родная душа на земле…
Навстречу Марье вставал рассвет, поблекшее небо зарозовело снова, заиграло зарей. Рот пересох от ходьбы и усталости, но стрельчиха крепилась, не открывала сулейки с водою. Она понимала, что долго придется идти по сухим пескам и жажда ждет впереди похуже… Говорили, что по дороге в степи есть колодцы, но, уходя от города, Марья думала лишь об одном — чтобы держаться подальше от троп, не попасться в пути дозорам. Где дороги, где тропы, она не знала. А случайно попасть в широкой степи на колодец — неверное дело…
Прямо в лицо беглянке прыснул утренний солнечный блеск. Марья остановилась, и вдруг ее обнял ужас… Перед глазами ее впереди стоял Гурьев Яицкий город. Знакомые стены и башни, знакомые колокольни и купола за стеной… Наваждение! Она закричала, повернула назад и бросилась прочь по степи, помчалась бегом, задыхаясь, выбиваясь из сил…
— Стой! Сто-ой! — услыхала она.
— Баба, сто-ой!
Казачий дозор из троих казаков скакал ей навстречу.
— Куды собралась? — с насмешкой спросил казак. — К воеводам с изветом? А ну, ворочай!
— На плаху молила за мужем, так ныне тебя без мольбы показнят! — подхватил второй.
— Пустите меня, люди добры. Я вам по перстню каждому подарю, — попросилась Марья.
— Вот сучка! Аль, мыслишь, с изменщиной встрелась? Кабы ты не бабой была — мужиком, то саблей посек бы на месте.
— А ты перстенек подари палачу, чтобы вершил поскорее — не длинно пытал, — подхватил второй казак. — Ну, ворочайся живее!
Ее по степи гнали в город… Марья шла молча, угрюмо, не глядя на стражу.
— Хозяйка одежке нашлася?! — весело спросили дозорных у городских ворот.
— Неси-ка добришко свое в войсковую избу, — велел ей старший дозорный.
И Марья увидела свою покинутую корзину с мокрой одежей. Она тихо охнула, подымая тяжесть.
— Неси, неси! Своя ноша не тянет! — поощрил стрельчиху казак.
Дозорный казак подтолкнул в дверях ее в спину. Марья переступила порог войсковой избы, где прежде был стрелецкий приказ и сидел голова Яцын. Стрельчиха бывала тут прежде: когда Антон в свою очередь оставался караульным в самом приказе, она приносила ему еду в караул.
Теперь здесь сидел у стола Степан Разин и с ним казацкий яицкий есаул Федор Сукнин.
— Доводчицу воеводскую уловили в степи, Степан Тимофеич! Мыслила в Астрахань бечь, — сказал старший дозорный.
— А на что вы ее в войсковую? Указа не знаете, что ли?! — строго спросил Сукнин.
— То касаемо ратных людей, а тут — баба!
— Ну, кинули в Яик — да полно! Пошто сюды? — Сукнин затянулся трубкой и сплюнул.
Степан посмотрел на стрельчиху.
— Иди-ка поближе, — позвал он.
Марья шагнула вперед.
— Да поставь ты кошелку свою!
И когда стрельчиха, скинув с плеча корзину, поставила ее на пол, Разин увидел лицо беглянки и тотчас узнал ее.
При виде Степана вся злоба и ненависть заиграли в ней. Она не сдержала бы их никакою силой.
— Куда ж ты из города побегла? — спросил атаман.
— Туды и бегла, куды надо! В Астрахань шла, куды ты не велел, вот туды!
— А что тебе Астрахань? — продолжал атаман.
— Там родилась… Бабка там у меня… Не могу больше тут, — устало, со злостью сказала стрельчиха. — В монастырь…
— От себя не уйдешь, — просто ответил Разин. — Горе твое ведь в тебе, а не в Яицком городе.
— Тебя там, злодея, нету — и в том мне отрада была бы! — с сухим, усталым надрывом вскрикнула вдова.
Разин качнул головой.
— Дура ты дура! — Он помолчал. — Ну ладно, пущу тебя к бабке… Да степью ты не пройдешь — волки сожрут либо ногайцы споймают, а то и сама без воды загинешь, Морем сплывешь…
Марья смотрела в лицо атамана. Она не ждала его милости, разрешения уйти. Она ждала грозного гнева, плахи, глумления — и вдруг все так просто. Не веря себе, Марья стояла перед Степаном. Сказать еще дерзкое слово? Какое? Дерзость не шла на ум…
— Ступай-ка домой. Как надо будет, так сыщут тебя и возьмут по пути…
Вдова растерянно повернулась к выходу.
— Эй, корзину-то забери с одежей! — окликнул ее дозорный казак.
Марья вскинула на плечо корзину и вышла из войсковой…
— Надо самим нам выслать лазутчиков к воеводе да вызнать, что народ астраханский про нас мыслит и что воеводы собираются против нас делать, — сказал Разин и стал подыскивать пригодного человека.
Нужен был человек не из донских казаков, а такой, кто ведает городские порядки. Хорошо бы было послать кого-нибудь из бывших стрельцов, но яицким Разин не доверял, а астраханского сразу узнают в Астрахани и схватят…
И выбор Степана пал на беглого царицынского стрельца Никиту Петуха, который должен был по морю сплыть на челне и неприметно пробраться в астраханские стены.
Получив наказ, Никитка пришел к Черноярцу, у которого только и можно было взять челн, чтобы выйти в море.
— Слышь, есаул, меня Степан Тимофеич к сатане посылает в гости, астраханского воеводу проведать! Челнишко давай, — сказал Черноярцу Никитка.
— Когда поплывешь?
— Чего ждать? Поплыву. Раньше ли, позже ли — все к чертям на закуску! — удало отозвался Никита.
— Стрелецку вдовку с собой не возьмешь ли?
— На черта сдалась мне стрелецкая вдовка!
— Челобитье писала: молила в Астрахань к бабке ее пустишь. Степан Тимофеич дозволил. Свези уж.
