Алина ЗНАМЕНСКАЯ
ПЛЕННИЦА ДОЖДЯ
Глава 1
Они все врут!
Саша отвернулась от жующих попутчиков и уставилась в окно. Очередная деревня с лужей на обочине сменилась плешинами посадки. И все же смотреть в окно было приятнее, чем созерцать поглощение яиц вкрутую, копченой колбасы и одноразовой лапши в стаканчиках. Если бы ей досталась верхняя полка, она давно закрылась бы от мира простыней и сосредоточилась на своем. Но ей досталась нижняя, и в придачу — весьма общительные попутчики. Они так и норовили залезть в душу.
— Ну что, студентка, нос повесила? Ты покушай поплотнее, да и повеселеешь.
Это мужик в тельняшке. Весь вечер докапывается. То — куда едешь, то — кем родители работают. Ждет, что ли, когда ему нахамят?
— Девушкам надо талию беречь.
Это тетка. Полторы тонны веса. Ест и дышит со свистом.
— Я сама в девчонках тонкая была. Тонкая, звонкая, прозрачная.
Мужик в тельняшке чуть не подавился. Замер, глаза выкатил, а потом как заржет!
— Ну ты, блин, тетя, врать горазда!
Все врут.
Саша закрылась журналом, словно дверь в свою комнату захлопнула. Мир заквашен на вранье. Ложь оплетает людей, как липкая паутина. Лепят себе легенды и живут в них как в норах. Так теплее. Это правила игры, она поняла. Саша ненавидит ложь. Игра с фальшивыми правилами именуется жизнью, и она, Саша, вынуждена в нее играть. Играть и не врать? Плохо получается. Нет, собственно, она просто не сказала правду. Если бы она сказала, что задумала, бабушка никуда ее не отпустила бы. Она вцепилась бы в Сашу мертвой хваткой, призвала на помощь все свои болячки, стала бы давить на нее. Бить на жалость. И тогда Саша осталась бы. Со своими вопросами, на которые никто не хочет ответить. Со своей тоской. А носить в себе обиду и тоску в семнадцать лет — ох как тяжело.
Мужик в тельняшке завернул остатки еды в пакет, шумно отрыгнул и сладко потянулся, хрустя суставами.
Саша не выдержала. Она спрыгнула с полки и прошла в начало вагона, к купе проводников. Там было открыто окно. Она подставила лицо теплому ветру.
— Ничего, — сказала она себе. — Все куда-нибудь едут, и я еду. Подумаешь!
О бабушке старалась не думать. Предполагать, как та отреагирует на выходку внучки, — занятие не из приятных. Пусть реагирует как хочет. В конце концов — что она могла ожидать от человека, которому столько лет сама морочила голову?
Саша целый год играла в сыщика. Ей бы к экзаменам готовиться, а она была просто одержима своей идеей. Сначала она собрала все школьные фотографии матери, что хранились среди всякого хлама в коробках из-под конфет «Ассорти». Фотографии сплошь черно-белые, некоторые отливают коричневым. Мальчики на снимках длинноволосые, с отложными воротничками поверх пиджаков.
Смешно. Или, как сказала бы Лидка, стремно. Девочки — в белых фартуках. Стрижки «сессон». Сашина мать, самая маленькая и хрупкая, стояла в первом ряду. Фигурой она напоминала Патрисию Каас. И губы, и взгляд были как у этой французской певицы. Мать была красивой. И имя ей бабушка выбрала немного не от мира сего — Лика. Имя ей очень шло.
Саша долго изучала фотографии. Доставала их, когда бывала одна, как что-то запретное, тайное, и разглядывала. Конечно же, она не могла не сделать для себя некоторых выводов. Мать была общительной и веселой. На всех фотографиях она в центре, среди подруг. Лика придерживалась моды, имела вкус. То, что на других сидело кургузо и с позиций сегодняшнего дня смотрелось нелепо и даже вызывало смех, у Лики было мило, к месту, кстати. Коротенькая юбочка, полосатая рубашечка в обтяжку, туфли на платформе. И не было во взгляде матери той подростковой забитости, неуверенности всеобщей, которой Саше не удалось избежать. Мать, вероятно, всегда знала, что она хорошенькая, несмотря на маленький рост и повадки Дюймовочки.
Еще у матери сохранилась анкета. Точно такими переболела и Саша лет в двенадцать-тринадцать. С кем ты хочешь пойти в кино? Кто из мальчиков тебе нравится? Твоя любимая группа.
В конце анкеты Саша нашла адреса. Сверила с фамилиями на оборотной стороне фотографии класса. В основном анкету заполняли одноклассники. Саша отправилась на поиски с Ликиной анкетой в руках и пачкой фотографий. По первым двум адресам жили уже совершенно другие люди. Но Саша настроилась решительно. Неудача ее не спугнула. По третьему адресу открыла женщина среднего возраста с бесцветным лицом и, выслушав Сашино вступление, кивнула в сторону комнаты. Проходи, мол.
— Я ведь только семь классов в этой школе проучилась. Потом в другую перешла, в английскую, и уже редко кого видела.
— А о своем классе можете что-нибудь вспомнить? — вежливо улыбаясь, допытывалась Саша. — У меня есть фотографии.
— Ну надо же! — Женщина всплеснула руками. — Школьный музей, говоришь? А мне так кажется, что теперь уж в школах такого не бывает. Это раньше у нас следопыты всякие водились, тимуровцы. А тут гляди-ка: школьный музей!
Женщина сняла с себя фартук, уселась рядом с Сашей на диван.
— А вот гляди — это я!
Лицо ее растянулось в улыбке. Она ткнула пальцем в прилизанную ушастую девчонку, доверчиво смотрящую в объектив.
— Вы почти не изменились, — машинально ляпнула Саша, вся дрожа от волнения. — А с кем вы дружили?
Женщина ударилась в воспоминания, то и дело тыкая в фотографию пальцем, словно нарочно обходя середину.
— А вот эту девочку вы помните? — наконец не выдержала Саша.
— Лику? Лику Ольшанскую? А как же! Она у нас председателем совета отряда была.
— Председателем.., чего?
— Ну, это в пионерах. Тогда ведь как? Кто примерный, хорошо учится, того и выбирали. А она — маленькая, аккуратненькая, прямо кукла. Голос звонкий, чистый.
— А голос-то при чем?
— А как же! Рапорт отдавать. — Женщина посмотрела мимо Саши и вдруг не своим голосом оглушительно возвестила:
— Товарищ председатель совета дружины! Отряд имени Марата Казея на линейку построен!
Саша вежливо улыбнулась. Понравилась ей бесцветная женщина, хотя больше о Лике Ольшанской она ничего существенного не вспомнила.
По следующему адресу Саше открыла ухоженная дама. Квартира, облагороженная евроремонтом, говорила сама за себя. Таких дам показывали в сериалах про новых русских. Саша поначалу решила, что ошиблась номером квартиры. Оказалось — нет. Правильно пришла.
— Вы, девушка, не ошиблись. Я и есть Лена Бах. Женщина картинно опустилась в глубокое кремовое кресло и выжидательно уставилась на гостью.
— Это надо же! Родные пенаты не забыли своих птенцов! Боже мой, и фотографии сохранились!
Пока дама щебетала и перебирала фотографии, Саша разглядывала даму. Та была облачена в леопардовый халат до пят, шлепанцы, обшитые шелком. Длинные ногти ее выглядели неестественными, будто приклеенными. Но не будешь же дома ходить в наклеенных ногтях? Значит, настоящие. Никогда не скажешь, что эта леопардовая и та бесцветная — одноклассницы. Надо же!
Саше сама собой пришла мысль, что мать может оказаться любой. И как та бесцветная. И как эта — богатая и холеная. И ее нетерпение и ее интерес от этих мыслей только накалялись.
— Класс у нас был недружный, — сразу заявила дама. — Так себе класс. Староста — зубрила из зубрил. У нее мать завучем работала, ну и все учителя тянули ее за уши. Оценки завышали. Она вызубрит и шпарит слово в слово по учебнику. И сплошное «ну», «это». Мы иногда на спор считали, сколько раз она свое «ну» вставит.
