симпатичную самостоятельную вдовушку, кто-то может хотеть? Ты об этом?
– Да он… Да он моложе меня! У него сыну шесть лет… Да просто я лечила его, поэтому разговоры…
– Кого ты только не лечила, разговоров не было, – невозмутимо вставила Любава.
– Да нет же ничего… Вот люди!
– Ну нет и нет… – спокойно согласилась сестра. – А чего ты забесилась тогда?
– Да просто знала я, что эти разговоры пойдут! Знала, говорила ему!
– Ага. Значит, говорила. А он что?
Полина почувствовала, что сестра улыбается в темноте.
– Да ну тебя. Я смотрю, тебе все это нравится. Ты уже поверила сплетням!
– Да, мне это нравится. Нравится, что моя сестра кому-то нравится. Тьфу, стихами заговорила… Весна… Если ты кому-то нравишься, то, значит, и я могу…
– Люба… – после минутной паузы начала Полина, – а ты смогла бы… жить с кем-то… после Семена?
– Не знаю, – не сразу откликнулась сестра. – Я, честно говоря, даже не думала об этом.
– А ты подумай на досуге. Вот придет и станет жить в твоем доме чужой человек. Тебе уже не двадцать лет, когда детей растить вместе и все впереди. У тебя свои болячки, слабости свои, которые Семен-то знает. А от чужого человека скрывать придется. Напрягаться. И выглядеть надо всегда на пять. А ведь не получается с нашей жизнью…
– Значит, ты об этом думала, – сделала вывод сестра.
– Как не думать? Думала…
– Ну и как он? Видный?
– Кто?
– Спонсор… ваш?
– Тьфу! И прозвище ведь какое прилепили – Спонсор! А человек просто свежим воздухом дышит, козье молоко пьет. Прописали ему!
– Не скажи… Прозвища просто так не липнут. Говорят, он что-то такое задумал. Деревню вроде как восстанавливать.
– Задумал! Мало ли что можно задумать! Вот когда осуществит задуманное, тогда и поговорим.
– Вон ты какая… принципиальная, – покачала головой Любава. – К тебе на кривой козе не подъедешь.
– А к тебе подъедешь?
– И ко мне не подъедешь! – расхохоталась Любава. – Я теперь ого-го! Пухов меня увидит – с другого конца улицы кланяться начинает. Во как!
– Чем это ты его так напугала? – не поняла Полина.
– Да вот нашла чем, – уклонилась от ответа сестра. – Жизнь заставит – научишься мужиков пугать. Ты ведь Павла Гуськова не испугалась? Ой, сестрица! Утро скоро, а мы все лясы точим! Тебе с утра своих отправлять. А мне – в пекарню…
Любава потянулась, сладко зевнула, отвернулась от сестры и ровно через две минуты уснула. К Полине сон не шел. Она слушала дождь за окном, который наконец выровнялся, перестал хлестать. Миролюбиво сыпал, делая черноту за окном мутно-серой. Разговор с сестрой взволновал ее. Она попробовала взглянуть на себя с позиций этого разговора. Стала спорить непонятно с кем, возмущаться нелепости и неизбежности сплетен. В конце концов Полина поднялась, вышла в сенцы, подошла к окну. Постояла, прижавшись лбом к холодному стеклу. Дождь царапался снаружи. Разговаривал…
…Дождь царапался снаружи, словно пытался проникнуть внутрь, но не мог. Посерело. Из разбавленной темноты явственно выступил остов декорации, обозначились залежи костюмов на столе, обрисовались острыми углами горой торчащие стулья…
Володька осторожно повернулся и пошевелил пальцами затекшей руки. В ответ на его движение Ирма тихо вздохнула во сне. Володька дотронулся пальцами до ее волос, захватил прядь и поднес к лицу. Прижался носом, вздохнул. Потом осторожно отодвинулся, сполз с дивана. Пристроился рядом, на корточках, и стал смотреть. Он трогал взглядом вздрагивающие ресницы Ирмы, ее острый нос, мягкие, немного припухшие губы. Ему казалось, что никогда еще она не была такой красивой, как сейчас. В этот миг ее красота, женственность принадлежали ему одному. И это не вмещалось в его сознание, голова кружилась от таких мыслей.
Он бы мог очень долго сидеть и смотреть на нее. Но утро неумолимо наступало, и нужно было что-то решать. Володька оделся и разбудил Ирму осторожным поцелуем. Ирма поджала коленки, улыбнулась во сне. Володька, улыбаясь, смотрел на нее. Она вдруг замерла и широко распахнула глаза.
– Сколько времени? Ты уходишь?
– Мне не хотелось тебя будить. Ты так сладко спала… Но скоро рассвет. Мы должны что-то решить.
– Что решить? – Ирма сонно хлопала ресницами.
– Я не отдам тебя Павлу. Мы должны быть вместе. Разве не так?
– Не знаю. Ты не понимаешь, Володя, что говоришь. Там же Катюшка! Я должна ехать домой.
Ирма села и стала искать свою одежду. Володька взял в руки ее лицо, повернул к себе.
– Я люблю тебя. И никому не отдам. Сейчас мы вместе поедем к Павлу и все скажем…
– Да ты что! – испугалась Ирма. – Он убьет тебя! И меня убьет!
Она высвободилась из Володькиных рук, заметалась по кабинету, собирая одежду.
– Куда ты, Ирма? Успокойся. Ну… сядь. Мы что-нибудь придумаем.
– Ты не знаешь его! – затараторила Ирма, руки ее затряслись, и сама она вся задрожала, как листок на ветру. – Он не отдаст мне дочь. А без нее я не смогу. Нет, ничего не говори ему! Вообще не попадайся ему на глаза. Я сама потом… Я что-нибудь придумаю… Пожалуйста, Володя, уходи! Вдруг сторож войдет!
– Ирма, милая, выслушай меня. Мы не сможем так… Это деревня, все равно люди узнают. Уж лучше сразу, поверь мне! Давай наберемся храбрости, и…
– Никто не узнает, – отрешенно глядя мимо Володьки в окно, возразила Ирма. – Больше у нас ничего не будет. Никогда.
– Как не будет? О чем ты говоришь, Ирма? Я жить без тебя не могу! Зачем же ты остановила меня вчера, ведь я собрался уйти?
– Ни за что страдаю, – словами своей героини ответила Ирма. – Так хоть будет за что…
Володька вскочил, подошел к окну, вернулся.
– Мы уедем. Заберем твою дочь и уедем.
– Он найдет нас!
– Не найдет. Я служил за Уралом. У меня там друзья остались, помогут. Помни, Ирма, ты теперь не одна. Я всегда думаю о тебе. Всегда!
– Хорошо, Володя, я поняла. Ты должен уйти. Там сторож…
– Сейчас иду. Да, сторож. Я в окно вылезу. А ты спи. А дома… Я буду ждать тебя каждое утро в десять у кладбища комбайнов. Там будка заправочная есть заброшенная, знаешь?
– Да.
– Пообещай мне, что придешь!
– Ладно, Володенька… Уходи.
Володька подошел к Ирме, опустился на диван. Обнял ее так, что косточки хрустнули. Быстро несколько раз поцеловал и ушел.
Ирма лежала, словно оглушенная его словами, его лаской. Помимо своей воли она стала вновь и вновь прокручивать сегодняшнюю ночь. И эти впечатления наваливались на нее сладкой тяжестью, не давали дышать. Она поднялась, влезла на подоконник и открыла форточку. Влажный весенний воздух заполнил комнату. Она забралась с ногами на диван, укуталась своим плащом. Ей не хотелось думать о Павле, но не думать о нем она не могла – утро уже подкрадывалось к ней, как приговор. Жгучие, горькие, наполненные ядом мысли ползли в ее праздничный мир, как змеи. Гнездились там, щипали и начинали властвовать. Предстояло возвращаться домой.
…Володька шел под дождем, не пряча головы. Шел и улыбался. Райцентр спал. Только кое-где начинали
