В ней нашлось место каждому человеку и каждому ранее происшедшему событию, вроде бы не имевшему вообще никакого отношения к конечной цели. Антон просчитал, предвосхитил и упредил все самые потаенные планы и замыслы противника, нашел контрходы, которые до последнего момента не могли ему внушать и тени беспокойства. В общем, партия выглядела выигранной безусловно, если бы… Если бы ее завершение снова не ложилось бы целиком на плечи Воронцова, Шульгина и иже с ними.
Разумеется, Антон заверил, что риска практически нет. На больших трехмерных экранах анализаторов он продемонстрировал варианты, доказывая безопасность предстоящих действий для их участников.
– Вы же понимаете, – говорил он, – никакой аналогии с вашими мушкетерско-ковбойскими эскападами нет и быть не может. У нас не тот уровень. Стрельба, мордобой… – он выразительно глянул на Шульгина, – гонки на мотоциклах и прыжки с вертолета на плохо натянутый канат совершенно исключаются. Одно дело, когда инициатива исходила от вас. А если я беру руководство в свои руки, все будет нормально. Вам и делать-то почти ничего не придется…
– Ну и сделал бы все сам, – желчно заметил Шульгин. – И никакого испорченного телефона. Не нужно трудиться, нас, дураков, учить. Я вот за себя не ручаюсь. Могу забыть что-нибудь в ответственный момент, перепутать.
Шульгин говорил это вполне серьезно, якобы болея за дело. Мол, смелости нам не занимать, а вот ума и сообразительности… Антон тоже, не поймешь – всерьез или подыгрывая Сашке, ответил успокаивающе:
– Не бойся. Я так объясню, что и захочешь, не перепутаешь. А насчет чтобы самому, я уже объяснял. Вот Дмитрию, кстати. Земля – ваша, Валгалла – тоже выходит, что ваша, раз вы ее открыли и застолбили. Пришельцы на вашу историю посягают, чтобы своих целей добиться, я здесь совсем как бы и ни при чем. Меня физически не существует. Я могу и уйти, если настаиваете. Сами во всем разбирайтесь. Когда Дмитрий мне Книгу отдавать не захотел – я разве спорил? Сейчас тоже не стану. Между прочим, Книга еще свою роль сыграет. Когда аггры протест заявят, что мы конвенцию нарушаем и землян против них вооружили, и выяснится, кто ее первый нарушил, когда и как. Факты там неопровержимые.
Воронцов тогда согласился, что Антон в принципе прав. Да ведь и нельзя было не согласиться, раз Новиков с Берестиным, вернее, их тела оставались на Валгалле в руках пришельцев и без помощи Антона спасти их шансов не просматривалось. Дмитрий сам вызвался еще раз сходить в сорок первый год. Кому же, как не ему? Опыт есть, обстановку знает, форму носить не разучился. Шульгин, при всех его достоинствах, человек не военный. Левашов тем более. Вот на втором этапе, на Валгалле, у них лучше получилось.
Дмитрию даже готовиться не нужно было. Броневик его стоял во дворе Замка, где Воронцов его оставил, вернувшись с Книгой, требовалось только скорректировать карты с учетом вновь возникших обстоятельств.
Последний час перед отправлением Воронцов провел с Наташей в том самом кабинете, где они встретились.
– Я боюсь, Дим, – говорила она, держа его за руку. – Ты не обижайся, но какое-то предчувствие меня мучит. Понимаю, что не нужно говорить, и ничего не могу поделать… Война ведь там настоящая.
– Какая там война… Я в тыл иду. В наш и в глубокий. А что может случиться в глубоком тылу с личным другом товарища Сталина? Почтительный прием, оркестр играет встречный марш. Садись перед экраном и наблюдай за отдаваемыми мне воинскими почестями.
Сказал и понял, что сказал не то. Хорошо, что Наташа не уловила прямого смысла последней фразы.
Но он и вправду не видел в намеченном предприятии особого риска. Появиться в штабе фронта, встретиться с Берестиным, потом вместе с ним поехать в Москву к Новикову и обеспечить внезапное для пришельцев возвращение их в Валгаллу. И на этом все. Он с неожиданным удивлением отметил, что его тянет туда, в войну.
Когда он раньше с ностальгической грустью вспоминал дни, проведенные на разминировании Суэцкого канала, ему казалось, что он тоскует по молодости и любимому делу, а теперь выходило, что и воспоминания о риске и пережитой смертельной опасности тоже имеют свою прелесть. «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые…»
…Он высадился километрах в двадцати южнее Минска. Можно было бы и поближе, хоть прямо во дворе штаба фронта, но при этом возрастала опасность ошибки хронологической.
Выгоднее всего было избрать условный квадрат десять на десять километров, свободный от войск, появиться в нем в точно определенное время и добраться до места своим ходом, заодно и посмотрев вблизи, что там теперь и как.
Воронцов ненадолго задремал, слушая шорох дождя, а проснулся от гула многих самолетных моторов над головой. Еще не совсем рассвело, вдобавок самолеты шли выше туч, но ясно было, что летят немцы, звук их Дмитрий с прошлого раза запомнил хорошо. «Минск пошли бомбить», – подумал он. Здесь немцы для массированных налетов предпочитали ночные и предутренние часы, днем им слишком мешали советские истребители. Тоже примета иных стратегических взаимоотношений.
Минут через пятнадцать издалека донеслись глухие взрывы и частые залпы зениток.
Воронцов свернул тент и не спеша тронулся в путь. Через полчаса налет наверняка закончится, и он проскочит в город.
Наверное, так бы все и получилось, если бы не вмешались высшие силы. В данном случае – ОКХ (главное командование сухопутных войск вермахта).
Война продолжалась уже третий месяц, а ничего почти из намеченного по плану летней кампании выполнено не было. Стратегической внезапности не получилось, завоевание господства в воздухе осталось недостижимой мечтой, Красная армия хоть и отступала, но возмутительно медленно, фронт каким-то чудом держался, многообещающие прорывы неизменно парировались ударами из глубины, и были все основания предполагать, что на «линии Сталина» русские надеются перейти к позиционной обороне.
Позиционная же война для вермахта являлась синонимом поражения. Опыт Первой мировой войны его генералы и фельдмаршалы помнили слишком хорошо. Следовало немедленно принимать решительные меры.
И как раз утром 30 августа войска Второй немецкой армии перешли в наступление, нанося удар тремя танковыми корпусами по кратчайшему направлению на Минск, одновременно выбросив в тыл обороняющихся частей Красной армии крупные воздушные десанты.
