— Не знаю. Мне здесь надо сделать кой-какую работу. Восхождение — это так, дело побочное.
— Не слишком ли круто для побочного дела?
— Да уж.
— А что за работа?
Джонатан посмотрел Бену в лицо, изрезанное добродушными морщинами. Ну что ему сказать? На лугу за окном островки снега серели и таяли под дождем.
— Вот лыжники, наверное, этот дождик клянут, — сказал он, лишь бы что-нибудь сказать.
— Что за работа? — настойчиво повторил Бен. — Она как-нибудь связана с этим типом, Меллафом?
— Только косвенно. Не надо о ней, Бен.
— Легко сказать — не надо. После твоего отъезда в пансионате черт те что началось. Понаехало каких-то деятелей из правительственных служб, страху на всех нагнали, да только сами себя полными идиотами выставили. В пустыне что-то искали, сами терялись, патрулирование устроили, вертолеты пригнали. Пока закончили, весь округ на рога поставили.
Джонатан про себя улыбнулся, представив себе операцию такого типа, проводимую по-цировски: согласованность действий на уровне наступательной операции, проводимой итальянцами и арабами совместно.
— У них, Бен, это называется секретной операцией.
— Ах, вот так, значит, у них это называется? Что же там все-таки произошло? Когда ты мне ружье вернул, от него порохом несло. А ни этого Меллафа, ни его любовничка никто никогда больше не видел.
— Я не хочу об этом говорить, Бен. Я должен делать то, что делаю. Без этого я потеряю и дом, и все, что я многие годы собирал.
— Ну и что? Потеряешь дом? Мог бы еще преподавать. Ты ведь любишь преподавать?
Джонатан посмотрел на Бена. Сам он как-то никогда не задавался вопросом, любит он преподавать или нет.
— Похоже, не очень. Мне нравится общество умных людей, способных оценить мой ум и вкус, но просто преподавать — нет. Это служба, не более того.
Бен какое-то время молчал. Он допил пиво и смял банку в кулаке.
— Давай отменим восхождение, — твердо сказал он. — Скажем им, что ты заболел. Допустим, геморрой?
— Ахиллесова задница? Нет, Бен. И не думай. — Тыльной стороной ладони Джонатан протер запотевшее окно и посмотрел на гору, укутанную туманом. — Знаешь, что странно, Бен?
— Знаю. Ты.
— Нет. Мое желание еще раз помериться силами о этой горкой — вот что действительно странно. Даже если забыть то, для чего я здесь, я на самом деле этого хочу. Понимаешь?
Бен возился с мотком нейлоновой веревки.
— Конечно, понимаю. Но знаешь, что я тебе скажу, старик? Что-то тут сильно начинает гнилью попахивать.
Джонатан кивнул.
* * *
За обедом все говорили исключительно о погоде, принявшей устойчивую форму затяжного крупного дождя. При спорадических порывах ветра капли барабанили в окно. Всем было известно, что от дождей выпадет свежий снег и на Третьем Леднике, и выше, на Белом Пауке. Все зависело от того, какая температура в горах. Если там холодно и снег выпадет сухой и зернистый, то он будет просто непрерывно осыпаться. Тогда ледниковый фирн будет достаточно чистым для восхождения. Если же температура поднимется, то снег станет влажным и липким и будет накапливаться на ледниках, наклон которых доходит до 60 градусов, а при малейшем колебании обрушится вниз мощной лавиной.
Бен знал, что Джонатан изучил состояние северной стены два дня назад, во время тренировочного подъема на западный склон.
— Многое смог разглядеть?
— Да. Погода была ясная.
— Ну и как? — спросил Карл.
— Для Айгера не так плохо — на вид. Снег был старый, с твердой коркой. Я еще, никогда раньше не видел, чтобы склон был такой сухой.
Джонатан имел в виду необъяснимое “высыхание” северной стены, которое происходило последние тридцать лет. Участки, покрытые в конце тридцатых годов мощными снежными полями, к концу пятидесятых превратились в обледенелую скалу.
— Одна хорошая новость — на Траверсе Хинтерштоссера почти не было льда.
— Это нас не касается, — заявил Карл. — Мой маршрут Траверс Хинтерштоссера не включает.
К общему недоуменному молчанию, вызванному этим сообщением, присоединился даже невозмутимый Андерль. Чашка шоколада, которую Джонатан в этот момент подносил к губам, чуть дрогнула, но он быстро пришел в себя и молча отхлебнул шоколад, лишая Карла удовольствия наблюдать за его смятением. Этот траверс, которому молодой немец посмертно дал свое имя, был принципиальной частью всех успешных восхождений на Айгер. Не было такого случая, чтобы группа не пошла по этому проходу и при этом успешно достигла вершины. Более того, только одна группа, решившаяся на это, спустилась с Айгера живой.
— Я дам подробное описание своего маршрута после обеда, — сказал Карл, отпихиваясь от молчания, заряженного отрицательными эмоциями.
Скрывая мысли за легкой улыбкой, Джонатан поверх чашки внимательно посмотрел на Карла, а затем перевел взгляд на луг и стоящую за ним гору.
Группа зарезервировала столик у окна, выходящего на луг. Обычно они старались сесть спиной к залу, пытаясь не замечать присутствия Айгерских Пташек, основная масса которых уже была в сборе.
Несколько раз, за завтраком, обедом и ужином, официанты приносили записочки от Пташек побогаче и понахальнее, с приглашениями на ужин или какое-нибудь вечернее увеселение. В случае, если бы это приглашение было принято, оно неизмеримо подняло бы его отправителя в глазах себе подобных. Эти записки неизменно передавались Бену, который получал большое удовольствие, когда медленно рвал их на клочки, не читая, прямо на глазах улыбающихся и машущих рукой отправителей.
Внимательный орнитолог среди всего птичьего базара, щебетавшего на полдюжине языков, выделил бы три вида Айгерских Пташек.
Самые сливки этих пернатых составляли всемирно известные бездельники, слетевшиеся с летних стойбищ своих постоянных увеселительных перелетов, дабы пощекотать утратившие чувствительность нервы зрелищем смерти, которое служило им мощным сексуальным стимулятором. Они собирались со всех частей света, но никто из них не прибыл из тех когда-то популярных местечек, ныне безвозвратно изгаженных имитаторами из числа средней буржуазии — Ривьеры, Акапулько, Багамских островов, Азоров и Марокканского побережья — последней по времени утраты для тех, кто стремился к подлинному успеху в свете. В этом птичьем мирке существовала жесткая иерархия, и всякий вновь прибывший послушно занимал в ней отведенное место, нижняя граница которого определялась совершенно однозначно, а верхняя — чуть менее четко. Греческий купчина и его жена по праву денежного мешка занимали здесь самую вершину светской пирамиды, у основания которой ютились малокровные, узколицые итальянские аристократы с тощими кошельками.
Куда большей многочисленностью отличался более низкий подвид досужих некрофилов. Он легко распознавался по яркости оперения и по скоротечности их брачного периода. Сюда входили мужчины с брюшками, загарами фиолетовых оттенков, сигарами, редкими шевелюрами и шумной, неуклюжей жестикуляцией, с помощью которой они тщетно пытались создать впечатление юношеской пылкости. Во
