складки, потребовалось усилие мускулов.
— Можно к вам присоединиться? — Сама фраза была вопросительной, интонация же — нет. Карл уселся, прежде чем Джонатан успел ответить.
Последовала пауза, во время которой Джонатан допил коньяк. Фрейтаг нервничал. Его осанка была настолько напряжена, что сделалась какой-то хрупкой.
— Я пришел переговорить с вами.
— Да, я догадался.
— Я хочу поблагодарить вас.
— Меня? Поблагодарить?
— Я ожидал, что вы будете против моего маршрута... моего руководства. Если бы вы стали возражать, остальные бы присоединились к вам. Ведь мистер Боумен — это ваш человек. А Биде — это флюгер, повернет туда, куда ветер подует. — Карл опустил глаза, не меняя угловатой позы. — Знаете, для меня это очень важно. Очень важно быть руководителем в этой группе.
— Да, мне тоже так показалось.
Фрейтаг поднял ложку и аккуратно положил ее на то же самое место.
— Герр доктор? — сказал он, не поднимая глаз. — Я ведь вам не очень симпатичен?
— Нет. Не очень.
Карл кивнул.
— Так я и думал. Вы находите меня... неприятным? — Он посмотрел на Джонатана с еле заметной улыбкой, исполненной отваги.
— Да, неприятным. А также весьма неловким в общении и ужасно неуверенным в себе.
Карл хрипло рассмеялся.
— Меня? Неуверенным в себе?
— Угу. С обычной в таких условиях избыточной компенсацией за абсолютно обоснованное чувство собственной неполноценности, свойственное типичному немцу.
— Вы всех людей подразделяете по национальному типу?
— Не всех. Только типичных.
— Как, должно быть, для вас проста жизнь!
— Нет, жизнь не проста. Просты, по большей части, люди, с которыми она меня сводит.
Фрейтаг слегка поправил ложку указательным пальцем.
— Спасибо вам, герр доктор. Вы были очень добры, проявив такую откровенность. Теперь и я буду с вами откровенен. Я хочу, чтобы вы поняли, почему мне так важно возглавить это восхождение.
— Это совершенно не обязательно.
— Мой отец...
— Ей-богу, Карл! Мне это решительно безразлично.
— Мой отец не сочувствует моему интересу к альпинизму. Я — последний в семье, и он хочет, чтобы я унаследовал дело.
Джонатан не отвечал. Он испытывал удивление и неловкость от робости в голосе Карла, и ему меньше всего хотелось быть наперсником этого юнца.
— Мы, наша семья, производим инсектициды. — Карл посмотрел в окно на светящиеся под луной пятна снега. — И это даже забавно, когда сознаешь, что во время войны мы делали... мы делали... — Карл поджал верхнюю губу и выморгал из глаз предательский блеск.
— Карл, вам и было-то всего пять лет, когда война кончилась.
— Хотите сказать, что это не моя вина?
— Хочу сказать, что вы не имеете никакого права на ту фальшивую трагедию, которую вам так хочется передо мной разыграть.
Карл посмотрел на него с ожесточением и отвернулся.
— Отец считает меня неспособным... недостаточно серьезным чтобы принять на себя ответственность, причитающуюся мне. Но скоро он будет вынужден мной восхищаться. Вы сказали, что находите меня неприятным — неловким в общении. Так вот что я вам скажу: мне вовсе не обязательно полагаться на приятные манеры, чтобы достичь... того, чего я хочу достичь. Я — великий альпинист. И по природным дарованиям, и по упорнейшей подготовке, я — великий альпинист. Лучше, чем вы. Лучше, чем Андерль. Увидите, когда пойдете за мной в связке. — Его глаза горели фанатичным огнем. — Когда-нибудь все скажут, что я — великий альпинист. Да. — Он отрывисто кивнул. — И мой отец будет хвастать мной перед своими друзьями-бизнесменами.
В этот момент Джонатан обозлился на мальчишку. Теперь санкция будет трудной, кто бы из них ни оказался объектом.
— Это все, что вы мне хотели сказать, Карл?
— Да.
— Тогда, наверное, вам лучше идти. Я полагаю, что мадам Биде ждет вас.
— Она вам сказала?..
— Нет. — Джонатан отвернулся и посмотрел в окно, где гора обнаруживала свое присутствие большим куском беззвездного пространства в черном небе.
Через минуту он услышал, как молодой человек встал и вышел из столовой.
КЛЯЙНЕ ШАЙДЕГГ, 10 ИЮЛЯ
Джонатан проснулся поздно. Солнце вовсю светило в окно и теплом разливалось по одеялу. Встретить новый день он не жаждал. Накануне он засиделся в столовой, глядя в черный прямоугольник окна, за которым стоял невидимый Айгер. Его мысли блуждали по кругу: восхождение — санкция — Джемайма. Когда же наконец он заставил себя подняться в номер, чтобы лечь спать, он встретил в холле Анну — она как раз закрывала дверь комнаты Карла.
Ни волоска не выбилось из прически, ни морщиночки на платье. Она стояла и спокойно глядела на него, почти с презрением, уверенная, что у него достанет благоразумия никому ничего не рассказывать.
— Позвольте предложить вам стаканчик на ночь? — спросил он, настежь распахнув дверь в свой номер.
— Было бы очень мило. — Она прошла в комнату впереди него.
Они молча потягивали “Лафрейг”; необъяснимая дружеская связь между ними основывалась на их взаимном понимании, что они друг для друга угрозы не представляют. Они никогда не переспят друг с другом — здесь надежным изолятором служили эмоциональная сдержанность и умение использовать людей в своих целях. Этими качествами они оба обладали и восхищались ими друг в друге.
— Блаженны кроткие, — сказала Анна, — ибо их есть... таким, как мы с вами.
Джонатан улыбнулся в знак согласия, но внезапно замер, внимательно прислушиваясь к отдаленному грохоту.
— Гром? — спросила Анна. Джонатан покачал головой.
— Лавина.
Звук дважды нарастал, как прибой, потом стих. Джонатан допил виски.
— Эти лавины, наверное, очень страшные, когда находишься там, наверху, — сказала Анна.
— Страшные.
— Не могу понять, почему Жан-Поль так упорно стремится к этому восхождению — в его-то возрасте.
— Не можете?
Она недоверчиво посмотрела на него.
— Ради меня?
— И вы это прекрасно знаете.
Она опустила свои роскошные ресницы и посмотрела в стаканчик с виски.
