возникло ощущение, что его собратья уже знают о постигшей его печальной судьбе и сейчас собирают силы для возмездия. Знал я и то, что, если бы он ринулся напролом, мы бы не смогли удержать его. Такой массивный кусок металла прошел бы сквозь наши ряды, как нож сквозь масло.
Несколько мгновений мы, затаив дыхание, смотрели на этого представителя иного мира, а он взирал на нас. Затем он развернулся, собираясь ретироваться, но обнаружил, что путь к отступлению отрезан, и снова развернулся. Мы начали переглядываться, напряжение становилось просто невыносимым. Но гроб по-прежнему ничего не предпринимал.
— Как я и думал, просто железный болван, — заявил Эл, видимо забыв о том, что он и сам не из плоти и крови. Он отважно приблизился к гробу, остановившись футах в трех или четырех от него, указал тому на «Марафон» и, поманив его за собой, двинулся к кораблю.
Конечно, этот жест общеупотребителен, его знают повсюду. Но я никак не ожидал, что эта металлическая уродина отреагирует на него. И тем не менее она потопала вслед за Элом!
Эл, повернувшись к гробу спиной, пошел к кораблю, а тот вдруг тронулся за ним, вяло переставляя ноги, как загнанная лошадь. Тут я в первый раз увидел, как наш приверженец гаечного ключа выронил от удивления свой любимый инструмент.
Дойдя до люка, из которого выглядывал совершенно пораженный Макналти, Эл сказал:
— Вот видите, у него тоже есть хоть и совершенно безумная, но все же этика. Он смирился с тем, что он мой пленник. — Эл завел гроб на корабль, поставил его в углу, где тот так и остался стоять, очень послушно и совершенно неподвижно. — Скорее всего, как только мы выйдем за пределы их сферы энергоснабжения, он отключится. Так что пусть им лучше займется Стив. Может, он оборудует его каким- нибудь портативным источником питания.
— Хм-м-м! — сказал Макналти, тараща глаза на гроб. — Позовите сюда Стива.
То, как легко нам сдался этот на первый взгляд неуязвимый противник, занимало наши умы все то время, пока мы задраивали люки и готовились навсегда покинуть негостеприимную планету. Очевидно, эти создания могли воевать только группами, но не поодиночке. Конечно, прочитать его мысли мы не могли — если у него вообще были мысли, — но нас очень занимал вопрос, уготована ли ему теперь в случае возвращения к собратьям та же печальная участь, которая постигла злосчастных омаров?
Эти железяки вообще отличались каким-то совершенно безумным взглядом на вещи, и самым безумным было их негативное отношение к любому проявлению инициативы. Или это странно только с нашей, человеческой, точки зрения? Может быть, просто все зависит от того, что считать «человеческой» этикой? Я, конечно, не большой ученый и не слишком здорово разбираюсь в истории, но припоминаю что- то насчет того, как в одной из войн в далеком прошлом японцы отказывались признавать, что у них есть пропавшие без вести, и упрямо называли их погибшими в бою.
Но вскоре мы поняли, что у коллективного разума кроме недостатков имеется и много достоинств. Мы покинули черно-алую планету, пронзили облака и тут же обнаружили четыре длинные черные ракеты. Мы уже видели такие раньше, и они летели, выстроившись в совершенно прямую линию.
Очевидно было, что их предводитель заметил нас и тут же отдал соответствующие приказы остальным. Мне сразу пришла на ум одна из до сих пор не разгаданных учеными загадок: почему летящие стаей птицы способны одновременно менять направление полета, обмениваться информацией, снижаться и вообще вести себя так, будто ими управляет какой-то единый разум. Черные ракеты вели себя точно как птичья стая. Они одновременно меняли курс, идя нам наперерез и поливая нас все теми же бесполезными лучами, которые и на сей раз не причинили нам никакого вреда, а только действовали на нервы Стиву Грегори. Мне еще никогда не доводилось видеть такой слаженности действий.
Правда, им это ничего не дало, а нам вреда не причинило. Окажи их лучи на нас то воздействие, на которое они рассчитывали, мы сейчас лежали бы где-нибудь на поверхности планеты в виде дымящейся кучки искореженного металла. Мы же, миновав плотные слои атмосферы, вышли в открытый космос. Они последовали за нами, перестроившись с математической точностью в линию. Затем одновременно включили вспомогательные двигатели и стали быстро нагонять нас.
— Хорошо идут, — прокомментировал Эл. — Почти с такой же скоростью, что и мы без флетнеровских фокусов. Неплохо бы взглянуть на их двигатели и пилотов.
— А по мне, так пропади они пропадом, — буркнул Макналти. — Насмотрелся на всю оставшуюся жизнь. — Он отдал приказ в машинное отделение, «Марафон» развернулся и с головокружительной скоростью устремился в открытый космос. Где-то звякнуло стекло, и чей-то голос нелицеприятно отозвался о пилотах, которые трясут корабль, а заодно и о капитанах, которые заставляют их это делать. Четверка преследователей тоже развернулась и устремилась за нами.
Снова ударили зеленоватые лучи, но все четыре прошли где-то сбоку от нас. Видимо, промахивались наши преследователи тоже строго в унисон.
— Ну, кажется, с нас довольно, — решил Макналти, не желающий искушать судьбу. Он дал команду развернуться.
Мы едва успели пристегнуть ремни, как врубился флетнеровский двигатель. Я уже больше не мог наблюдать за нашими преследователями, поскольку находился далеко от иллюминатора, но думаю, что они сразу превратились в четыре маленькие точки. Мы развили такую невообразимую скорость, что, пролетая мимо Варги, даже не успели разглядеть планету. Этой глыбе космической плазмы с ее двоякодышащими обитателями придется подождать до следующего раза.
На обратном пути марсиане почти не вылезали из своего любимого отсека, наслаждаясь тремя фунтами давления и непрерывно играя в шахматы. Эл большую часть времени проводил в трюме со Стивом — якобы изучая застывший в полной неподвижности гроб, — но марсианам все же удалось затащить его к себе, и он сыграл с ними семнадцать партий, из которых выиграл три. Они возликовали и по всему кораблю развесили бумажки с итогами турнира.
Уилсон почти не показывался из своей каюты.
У меня хватило ума не лезть к нему с соболезнованиями. Неуклюжие воины Механистрии, оказавшись на корабле, вдребезги разбили самые первые из его пластинок. Зато все остальные снимки получились: их было очень много, причем совершенно замечательных. Видимо, он решил, что лучше всего теперь не спускать с них глаз до самой Земли.
У самой границы земной атмосферы нас встретили два крейсера и сопровождали до самого космодрома. Родные, до боли знакомые коричневые, голубые и зеленые цвета Земли показались мне самым приятным зрелищем за всю жизнь. Только марсианам по-прежнему больше нравился грязно-розовый цвет, о чем они и заявили во всеуслышание. Когда наш корабль коснулся земли, они как раз горячо спорили из-за какой-то неправильно пожертвованной пешки, даже несмотря на то, что за нашей посадкой наблюдал весь мир.
Макналти, как от него и требовалось, произнес речь.
— Нам прошлось довольно нелегко… ничем не оправданная враждебность, вызвавшая справедливое негодование… прискорбный эпизод… — И тэ дэ и тэ пэ.
Впереди всех остальных встречающих стоял Флетнер и, как дитя, краснел каждый раз, когда Макналти начинал хвалить корабль.
В последних рядах толпы, окружившей нас, я заметил Кнуда Йохансена, ученого-роботехника, тщетно пытающегося протолкаться поближе и выискивающего взглядом Зла. То ли мне опять показалось, то ли так оно и было, но лицо его отражало чувства отца, пришедшего встретить горячо любимого сына.
Потом шквал приветствий стих, и мы начали разгрузку. Канистры с желтоватой водой, баллоны со сжатым инопланетным воздухом, сотни проб почвы и образцов металлов — все это выгружалось и выгружалось из трюма корабля. Наконец мы выволокли на свет бренные останки мертвых автоматов, и правительственные эксперты тут же умчались вместе с ними, как будто это были величайшие сокровища на свете. Уилсон исчез еще раньше, забрав с собой свои ненаглядные пластинки и несколько бобин с пленкой.
Старый Кнуд, которому наконец-то удалось пробиться сквозь толпу встречающих, подошел ко мне и спросил:
— Привет, сержант… а где Эл? — Он был без шляпы, седые волосы серебрились на солнце.
Тут из люка как раз показался Эл. Его сияющие глаза сразу обнаружили седовласого старика,
