пространство под деревом тут же оказалось буквально залито ананасово-коричным ароматом. Затем ветка так же резко ушла обратно вверх, унося с собой и свою жертву. Джепсон с яростным ревом отчаянно пытался высвободиться, а мы, совершенно обалдевшие, столпились внизу. Нам было видно, что он прилип к тыльной стороне листа, и чем яростнее он пытался оторваться от него, тем больше его заливало какое-то густое желтовато-зеленое вещество. Судя по всему, оно было раз в сто более липким, чем самый лучший птичий клей. Наконец мы стали хором орать ему, чтобы он перестал дергаться, а то, мол, эта жижа зальет ему и лицо. Но чтобы привлечь его внимание, нам потребовалось немереное количество децибел и изрядное количество довольно-таки оскорбительных выпадов в его адрес. К тому времени липкая масса уже покрыла всю его одежду, а одна рука намертво прилипла к телу. Выглядел он ужасно. Было совершенно ясно: если липучка зальет ему рот и нос, то он просто задохнется.
Молдерс попробовал взобраться по стволу наверх, но вскоре понял, что это напрасная трата сил. Он отошел подальше от ствола, чтобы взглянуть, что там наверху, но тут же поспешно вернулся на прежнее место, заметив, что одна из ветвей угрожающе шевельнулась, собираясь угостить его порцией все той же липкой дряни.
Самое безопасное для нас место находилось прямо под несчастным Джепсоном. Липучка все заливала и заливала того и, насколько я мог судить, через полчаса должна была покрыть полностью, а если он будет продолжать дергаться — то и еще раньше.
Все это время где-то поблизости продолжали раздаваться глухие удары, как бы отсчитывавшие последние мгновения жизни нашего несчастного товарища. Звуки напоминали удары африканских тамтамов, приглушенные какими-то толстыми стенами.
Указывая на золотистый цилиндр «Марафона», лежащий в пятистах ярдах от нас, Уилсон сказал:
— Чем больше мы потеряем здесь времени, тем хуже все это кончится. Давайте сбегаем на корабль, возьмем веревки и крюки. А тогда снять его будет делом нескольких секунд.
— Нет, — решил я, — Мы, черт возьми, снимем его еще быстрее.
Потопав ногами по траве и убедившись, что она и в этом месте достаточно густая и упругая, я поднял излучатель и прицелился в то место, где лист, державший Джепсона, соединялся с веткой. Поняв, что я собираюсь сделать, он в панике взревел:
— Эй, не вздумай… ты, полоумный! Ты же меня…
Но игольный луч максимальной мощности уже перерезал ветку. Лист отвалился, и тут дерево как будто взбесилось. Свои двадцать пять футов до земли Джепсон пролетел с просто-таки удивительной скоростью в два смачных ругательства на каждый фут. Наконец он с шумом рухнул на траву с прилипшим к спине листом и разразился совсем уж площадной бранью. Нам тем временем пришлось ничком броситься на землю, поскольку дерево вышло из себя и яростно пыталось дотянуться листами-лопатами до нас — своих обидчиков.
Одна особенно настойчивая ветка продолжала колотить листом всего в ярде от моей головы, а я в свою очередь пытался вдавить себя как можно глубже в землю. Я чувствовал, как ритмичными толчками мою голову овевают порывы ветра от хлопающего рядом листа и густой ананасово-коричный аромат. Меня прямо-таки пот прошибал при мысли о том, как отчаянно будут напрягаться мои легкие, вылезать из орбит глаза и колотиться сердце, если лист дотянется до меня и я получу порцию липкой дряни прямо в лицо. Нет, тогда уж я предпочел бы, чтобы меня просто пристрелили.
Через некоторое время дерево наконец прекратило тщетные попытки добраться до кого-нибудь из нас и снова застыло, как дремлющий гигант, в любую минуту готовый снова перейти к активным действиям. Мы по-пластунски доползли до Джепсона и кое-как ухитрились вытащить его из-под дерева вместе с листом, прилипшим к спине.
Идти он не мог, так как сапоги и брючины намертво склеились между собой. Левая рука тоже будто приросла к телу. Он был совершенно вне себя и непрерывно то жаловался на судьбу, то ругался, не давая себе времени ни подумать, ни перевести дыхание. До этого случая мы даже не представляли, что он способен на такое красноречие. И только когда мы выволокли его на открытое место, я вслух произнес те несколько энергичных слов, которые он по оплошности пропустил.
Молдерс, всегда очень спокойный, ругаться не стал, видимо вполне удовлетворившись тем, что принялись извергать из себя мы с Джепсоном. Молдерс помогал мне тащить его, и теперь ни он, ни я не могли отлепиться от нашей ноши. Мы превратились буквально в единое целое, как трое сиамских братьев- близнецов, только вот никаких братских чувств мы при этом не испытывали, да и речи наши тоже как-то не свидетельствовали о братской любви.
Получалось, что нам не остается ничего другого, кроме как тащить Джепсона на руках, которые накрепко приклеились к его телу.
Мы вынуждены были держать его в горизонтальном положении лицом вниз, как в стельку пьяного матроса, которого товарищи волокут обратно на корабль. Лист по-прежнему украшал его спину.
Ничуть не облегчал и без того малоприятную задачу придурок Уилсон, которому наши неприятности почему-то казались весьма забавными. Он плелся за нами, давясь от смеха, и то и дело щелкал своей поганой камерой, которую я с огромным удовольствием запихал бы ему в глотку. Он просто до неприличия радовался тому, что проклятый клей не попал и на него тоже.
Эл Стор, Бренанд, Армстронг, Петерсен и Дрейк встретили нас, когда мы протащились уже более полпути до корабля. Сначала, они недоуменно уставились на Джепсона, а потом с уважением начали прислушиваться к его гневным тирадам. Мы предупредили их, чтобы они до нас не дотрагивались. Когда мы дотащили свою ношу до корабля, то почувствовали, что устали как собаки. Хоть вес Джепсона и составлял здесь только две трети нормального, но через пятьсот ярдов он уже начал казаться нам настоящим мамонтом.
Мы уронили его на траву под шлюзом и волей-неволей вынуждены были усесться на него сверху. Из джунглей по-прежнему доносились глухие удары. Эл ушел на корабль и вскоре вернулся, ведя за собой Сэма и Уолли. Указав им на наше мрачное трио, он спросил, не знают ли они, как избавиться от этого суперклея. Тот уже застыл и стал совершенно твердым. Мои руки и пальцы чувствовали себя так, будто их поместили в гласситовые перчатки.
Сэм и Уолли испробовали холодную воду, теплую воду, довольно горячую воду и очень горячую воду, но вода никакого воздействия на клей не оказывала.
Шеф-инженер Дуглас принес бутылочку ракетного топлива, которым он выводил пятна, драил медяшки, травил насекомых и использовал для растирания во время приступов люмбаго. С его помощью можно было делать и еще восемнадцать разных дел — во всяком случае, так утверждал Дуглас. Но растворять клей топливо отказалось.
Затем они попробовали какой-то сверхочищенный бензин, которым Стив Грегори заправлял всему экипажу зажигалки. Но и это оказалось напрасной тратой времени. Он легко растворял резину и еще пару другую материалов, но только не эту дрянь. Молдерс все это время сидел совершенно спокойно, несмотря на то что обе его руки были будто вплавлены в куски желто-зеленого стекла.
— Да, похоже, вы вляпались, — лицемерно посочувствовал Уилсон. — Как мухи в мед!
Снова появился Сэм и принес с собой йод, который клея тоже не растворил, зато вступил с ним в реакцию, и воздух вокруг нас начал наполняться странным дымом с ужасным запахом. Тогда на лице Молдерса в первый раз появилась страдальческая гримаса. От азотной кислоты по поверхности застывшего клея пошли пузыри, но и только. Впрочем, с кислотой в любом случае шутки были бы плохи. Нахмурившись, Сэм удалился, чтобы поискать еще какой-нибудь растворитель. Навстречу ему вышел Эл Стор, решивший узнать, как наши успехи. Подойдя к нам, Эл вдруг споткнулся, что для него было делом совершенно необычным, учитывая его нечеловеческое чувство равновесия. При этом он нечаянно толкнул мощным торсом молодого Уилсона, и эта ухмыляющаяся обезьяна свалилась с копыт и рухнула прямо на ноги Джепсону, где клей, по-видимому, оставался еще достаточно мягким, чтобы тут же прихватить новую жертву. Уилсон сразу затрепыхался, пытаясь высвободиться, но, поняв, что никакие усилия не помогают, сразу изменился в лице. Джепсон, увидев выражение ужаса на лице насмешника, разразился громким смехом.
Подняв с земли упавшую камеру, Эл повесил ее на плечо и как ни в чем не бывало заметил:
— Никогда раньше не оступался. Крайне досадно, что так получилось.
