У Беллы Карпентер были смуглая кожа, серые глаза, толстые губы. Она была рослая и сильная. Когда ее одолевали черные мысли, она злилась и жалела, что она не мужчина и не может подраться на кулаках. Белла работала в мастерской модистки миссис Кейт Макхью и все дни просиживала у окна в задней части магазина, отделывая шляпки. Жила она с отцом Генри Карпентером, бухгалтером уайнсбургского Первого национального банка, в унылом старом доме в дальнем конце Каштановой улицы. Дом окружали сосны, трава под ними не росла. Когда дул ветер, ржавый сорванный с крючьев желоб стучал по крыше сарайчика нудным барабанным стуком, который продолжался иногда всю ночь.
В раннем девичестве отец отравлял Белле жизнь почти до невыносимости, но, повзрослев, став женщиной, она освободилась из-под его власти. Жизнь бухгалтера состояла из бесчисленных ничтожных пустяков. Собираясь утром в банк, он заходил в чулан и надевал черный люстриновый пиджак, истрепанный от старости. Вечером, вернувшись домой, он надевал другой черный люстриновый пиджак. Каждый вечер он гладил уличный костюм. Для этой цели он изобрел приспособление из досок. Уличные брюки закладывались между досками, и доски стягивались мощными винтами. Утром он обтирал доски влажной тряпочкой и помещал стоймя за дверью столовой. Если их днем передвинули, он немел от гнева и неделю не мог прийти в себя.
Бухгалтер был мелким деспотом и боялся дочери. Он понимал, что Белла знает о том, как грубо он обращался с ее матерью, и ненавидит его за это. Однажды в поддень она зашла домой и принесла пригоршню грязи с улицы. Этой грязью она измазала доски гладильного аппарата, после чего отправилась обратно на работу с чувством радостного облегчения.
По вечерам Белла Карпентер иногда выходила прогуляться с Джорджем Уилардом. Втайне она любила другого человека, но этот ее роман, о котором люди не знали, доставлял ей много беспокойства. Любила она Эда Хэндби, бармена из салуна Эда Грифита, а с молодым репортером гуляла, чтобы несколько разрядиться. Она считала, что ей, по ее месту в обществе, неприлично появляться на людях с барменом, — и чтобы дать разрядку своим влечениям, от природы весьма неуемным, прогуливалась под деревьями с Джорджем Уилардом и позволяла себя целовать. Она чувствовала, что сможет удержать младшего поклонника в потребных границах. Относительно Эда Хэндби она была не совсем уверена.
Бармен Хэндби, высокий, плечистый тридцатилетний мужчина, жил в комнате над салуном Грифита. Кулаки у него были большие, а глаза необыкновенно маленькие; голос же, тихий и мягкий, как будто нарочно скрывал силу, стоящую за этими кулаками.
Двадцати пяти лет от роду он получил в наследство от дяди большую ферму в Индиане. Продажа ее дала восемь тысяч долларов, каковые Эд употребил за полгода. Он отправился в Сандаски на озере Эри и приступил к оргии развлечений, повесть о которых потом повергала его родимый городок в благоговейный трепет. Он ездил с места на место, швырялся деньгами, гонял на пролетках по улицам, поил ораву мужчин и женщин, играл по большой в карты, содержал любовниц, чьи туалеты обходились ему в сотни долларов. Однажды ночью в курортном местечке Кедровый Мыс он затеял драку, после чего зверски разбушевался. Он разбил кулаком большое зеркало в отхожем месте, а затем принялся высаживать окна и крушить стулья в танцевальном зале, забавляясь звоном стекла и ужасом в глазах конторщиков, приехавших на вечерок из Сандаски со своими подругами.
Внешне роман у Эда Хэндби с Беллой Карпентер не клеился. Ему удалось провести с ней всего один вечер. В этот вечер он нанял в конюшне Уэсли Мойра коляску и повез Беллу кататься. Укрепившись в мысли, что Белла именно та женщина, какая ему надобна, и что он заставит ее остановить свой выбор на нем, Эд сообщил ей о своих желаниях. Бармен готов был жениться и попробовать содержать жену, но по простоте душевной затруднялся изъяснить свои намерения. Тело его ныло от физического влечения, и телом он изъяснился. Обхватив модистку руками, он крепко держал ее, невзирая на сопротивление, и целовал, покуда она не обмякла. Тогда он отвез ее обратно в город и выпустил из коляски.
— В другой раз доберусь до тебя — не отпущу. Со мной не побалуешься, объявил он, повернув прочь. Потом выскочил из коляски и сильными руками схватил ее за плечи. — Тогда сгребу насовсем, — сказал он. — Так что давай решайся. Ты со мной — и никаких, а пока моя не будешь, не успокоюсь.
Однажды январской ночью, когда светил молодой месяц, Джордж Уилард, представлявшийся Эду Хэндби единственным препятствием в овладении Беллой Карпентер, вышел погулять. Перед этим, ранним вечером, Джордж с Сетом Ричмондом и сыном городского мясника Артом Уилсоном побывали в биллиардной Ренсома Сёрбека. Сет Ричмонд стоял у стены и молчал, а Джордж Уилард разговаривал. Биллиардная полна была городских парней, и разговаривали они о женщинах. Молодой репортер подхватил эту тему. Он заявил, что женщины должны сами беречься, что, если парень с девушкой встречается, он за последствия не отвечает. Толкуя так, он озирался, жаждал внимания. Он занимал слушателей минут пять, а потом вступил Арт Уилсон. Арт ходил в подмастерьях у парикмахера Кела Праузе и уже считал себя знатоком в таких вопросах, как бейсбол, бега, выпивка и обхождение с женским полом. Он стал рассказывать о том, как однажды ночью с двумя уайнсбуржцами посетил публичный дом в окружном центре. Мясницкий сын держал сигару в углу рта и, разговаривая, плевал на пол.
— Уж как старались девочки меня огорошить — да не вышло, — хвастался он. — Одна там стала было нахальничать, но я ей утер нос. Только она начала говорить, я раз — и сел ей на колени. Кто в комнате был, все засмеялись, когда я ее поцеловал. Будет знать, как приставать ко мне.
Джордж Уилард вышел из биллиардной на Главную улицу. Уже несколько дней держался крепкий мороз, и с озера Эри, лежавшего в восемнадцати милях к северу от города, дул резкий ветер, но сегодня ночью ветер стих, светил молодой месяц, и ночь была необыкновенная. Не думая, куда он идет и что будет делать, Джордж свернул с Главной улицы и зашагал по темным улочкам, застроенным деревянными каркасными домами.
На воздухе, под черным небом, усыпанным звездами, он забыл приятелей по биллиардной. Джордж был один, вокруг — темнота, и он заговорил вслух. Забавы ради он стал мотаться по улице, подражая пьяному, потом вообразил себя военным в начищенных сапогах до колен, с гремящей саблей на боку. Он вообразил себя военным инспектором и двинулся вдоль длинного строя солдат. Он осматривал их амуницию. Он остановился перед деревом и начал ему выговаривать.
— Почему ранец не в порядке? — рявкнул он. — Сколько раз об этом говорить? Порядок должен быть во всем. Перед нами стоит трудная задача, а без порядка трудную задачу не выполнишь.
Загипнотизированный собственными словами, молодой человек брел по деревянному тротуару и произносил речь.
— Есть законы для армий, и они распространяются на людей, — бормотал он в глубокой задумчивости. — Закон начинается с малого и распространяется так, что охватывает все на свете. В каждой малости должен быть порядок — на рабочем месте человека, в его одежде, в его мыслях. Я сам должен соблюдать порядок. Я должен усвоить этот закон. Я должен приобщиться к чему-то большому и упорядоченному, несущемуся сквозь ночь подобно звезде. В маленькой моей области я тоже должен учиться чему-то, и отдавать, и нестись, и работать в согласии с жизнью, с законом.
Джордж Уилард остановился у забора под фонарем и задрожал. Такие мысли, как сейчас, никогда прежде не приходили ему в голову, и он удивился, откуда они взялись. Ему даже показалось, что во время прогулки с ним говорил какой-то голос извне. Он был в изумлении и восторге от собственного ума и, двинувшись дальше, заговорил об этом с энтузиазмом.
— Выйти из биллиардной Ренсома Сёрбека и задуматься о таких предметах, — прошептал он. — Одному быть лучше. Если бы я стал говорить, как Арт Уилсон, ребята меня бы поняли, но о чем я сейчас думал — этого им не понять.
Двадцать лет назад в Уайнсбурге, как и в других городах Огайо, были кварталы, населенные поденщиками. Поскольку заводской век еще не наступил, работали они на полях и на железной дороге. Работали двенадцать часов в день и за долгий день труда получали один доллар. Они обитали в дешевых деревянных домишках с садиком позади. Те, что позажиточнее, держали корову, иногда — свинью, помещавшуюся в сарайчике за садиком.
Вот на такую улочку и вышел ясной январской ночью Джордж Уилард, переполненный звонкими
