крадучись, отошел от окна.
Лицо Элмера залила краска, руки дрожали. В магазине «Каули и сын» еврей-коммивояжер, стоя у прилавка, вел беседу с его отцом. Элмер вообразил, что репортер прислушивается к их разговору, и при одной мысли об этом рассвирепел. Прячась в углу сарая и все еще держа в руках ботинок, он в ярости топнул необутой ногой о дощатый пол.
Магазин «Каули и сын» был не на Главной улице Уайнсбурга. Он выходил на Моми-стрит, за ним шла колесная мастерская Войта, а за нею сараи, где фермеры привязывали лошадей. Рядом по переулку, позади магазинов на Главной улице, день-деньской громыхали фургоны и подводы, спеша доставить и увезти товар. Магазин «Каули и сын» было бы трудно описать. Уилл Хендерсон как-то сказал, что там торгуют всем и ничем. В витрине, выходящей на Моми-стрит, красовался огромный кусок каменного угля величиной с бочонок, и это означало, что здесь принимают заказы на уголь. Подле черной громады угля стояли в трех деревянных рамках соты с коричневым, потемневшим от грязи медом.
Этот мед стоял в витрине уже целые полгода. Он предназначался для продажи, как, впрочем, и вешалки для пальто, и патентованные пуговицы для подтяжек, и банки с кровельной краской, и бутылки с лекарством от ревматизма, и суррогат кофе. Все эти товары терпеливо старались привлечь внимание публики.
Хозяин магазина, Эбенезер Каули, на которого из уст коммивояжера сыпался целый ворох слов, был высокий, тощий и грязный старик. С его костлявой шеи свисал большой зоб, прикрытый сверху седой бородой. На нем был долгополый сюртук фасона «Принц Альберт», который он купил еще перед свадьбой. Прежде чем заняться торговлей, Эбенезер был фермером. В те времена он облачался в свой сюртук лишь по воскресеньям, идя в церковь, да по субботам, отправляясь в город за покупками. Когда он продал ферму, чтоб заняться торговлей, то стал носить сюртук не снимая. С годами сюртук от старости побурел и покрылся жирными пятнами, но Эбенезер всегда чувствовал себя в нем нарядно одетым и готовым к деловому дню.
В торговле Эбенезеру не везло, как не везло ему и на ферме. Все же он кое-как перебивался. Семья его, состоявшая из дочери, которую звали Мэйбл, и сына Элмера, жила на втором этаже над магазином. На жизнь им хватало. Дело было не в деньгах. Несчастье Эбенезера заключалось в том, что всякий раз, когда заезжий коммивояжер появлялся на пороге, лавочника охватывал страх. Он стоял за прилавком и покачивал головой: боялся, что заупрямится и упустит товар, который можно было бы сбыть, или, наоборот, что не устоит и в минуту слабости накупит вещей, которые потом не продашь.
В то утро, когда Элмер Каули увидел на пороге типографии Джорджа Уиларда и предположил, что репортер прислушивается к разговору старика с коммивояжером, в магазине происходило как раз то, что всегда приводило Элмера в неистовую ярость. Приезжий говорил, а старик слушал, и вся его фигура была воплощением нерешительности.
— Видите, как это ловко получается — раз, и готово! — сказал коммивояжер, демонстрируя маленькую металлическую пластинку, — новый тип запонок для воротников. Одной рукой он быстро отстегнул воротничок от рубашки и снова пристегнул его. Он заворковал льстиво и вкрадчиво: Поймите, ведь всем давно надоела возня с этими запонками. Скоро им конец. И вы первый на этом крупно заработаете. Здесь вы будете единственным представителем нашей фирмы. Послушайте меня, возьмите двадцать дюжин, и ни один магазин в городе от меня их не получит. Вам предоставляется огромное поле деятельности.
Коммивояжер облокотился о прилавок и, тыча пальцем в грудь Эбенезера, продолжал:
— Ловите момент, пока не поздно. Я не хочу, чтобы вы упускали такой случай. Я знаю о вас от одного приятеля. «Повидайся с Каули, — говорил он мне, — это делец».
Коммивояжер выжидательно молчал. Затем, вынув из кармана книжку, начал писать заказ. Элмер Каули, все еще с ботинком в руке, направился через весь магазин прямо к витрине возле входной двери. Из-под стеклянной крышки он извлек дешевенький револьвер и принялся им размахивать.
— Вон! — заорал Элмер. — Пошел вон со своими запонками! — Потом он опомнился. — Я вовсе не угрожаю, — и добавил: — Я же не сказал, что буду стрелять! Может, я вынул револьвер просто так, поглядеть на него. А вы сматывайте удочки подобру-поздорову. Ясно? Собирайте свои монатки и вон отсюда!
Голос молодого Каули снова поднялся до яростного крика, и, пройдя за прилавок, парень стал наступать на отца и коммивояжера.
— Хватит нас дурачить! — орал он. — Никаких покупок, пока не начнем продавать. Довольно на нас людям глаза пялить да подслушивать. Побыли чудаками, хватит. Вон отсюда!
Коммивояжер сгреб с прилавка застежки в черный кожаный саквояж и кинулся к выходу. Он был маленького роста и трусил неуклюжей рысцой на своих кривых ногах. Выбегая, коммивояжер зацепился саквояжем за дверь, споткнулся и упал на тротуар.
— Сумасшедший, это же просто сумасшедший, — пробормотал он, поспешно поднимаясь, и пустился наутек.
Отец и сын уставились друг на друга. Теперь, когда случайная жертва его гнева исчезла, Элмер смутился.
— Так ему и надо. Довольно нам чудаков из себя строить, — заявил он и, подойдя к витрине, положил на место револьвер.
Затем он уселся на бочку, надел ботинок и завязал шнурки. Элмер ждал от отца хоть слова в знак сочувствия, но то, что изрек Эбенезер, только разожгло его ярость, и он молча выбежал из магазина. Почесывая седую бороду костлявыми грязными пальцами, торговец обратил на сына тот же растерянный, блуждающий взгляд, которым он смотрел на коммивояжера.
— Ну и ну! — тихо промолвил он. — Пусть меня прокипятят, проутюжат и накрахмалят!
Элмер Каули вышел из города и побрел по проезжей дороге, которая тянулась рядом с железнодорожным полотном. Он и сам не знал, куда и зачем идет. Под сводом моста, там, где дорога круто сворачивала вправо и, спускаясь, проходила под железнодорожным полотном, он остановился, и гнев, вызвавший недавнюю вспышку в магазине, снова закипел в нем.
— Не буду я больше чудаком, чтобы все на меня пальцем указывали да глаза пялили, — громко сказал он. — Буду таким, как все! А этому Уиларду я еще покажу, он у меня узнает, я ему еще покажу!
В сильном волнении Элмер остановился посреди дороги, гневно взирая на город. Он не был знаком с репортером Джорджем Уилардом, и у него не было никаких личных счетов с этим высоким юношей, который целый день носился по Уайнсбургу, собирая городские новости. Но Джордж Уилард работал в редакции и в типографии «Уайнсбургского орла», а поэтому приобретал в глазах молодого торговца особое значение. Элмер видел, как Джордж то и дело проходил мимо магазина «Каули и сын», останавливался на улице поболтать с прохожими, и ему казалось, что юноша следит за ним и втайне подсмеивается. В глазах Элмера Джордж Уилард как бы представлял весь город, воплощал дух города. Ему и в голову не приходило, что у Джорджа Уиларда тоже бывало подчас нелегко на душе и его тревожили смутные мечты и томили тайные, неясные желания. Для Элмера именно Джордж был глашатаем общественного мнения в Уайнсбурге, а разве оно не наложило на все семейство Каули клеймо чудачества? Разве Джордж Уилард не прогуливался по Главной улице, посмеиваясь и посвистывая? И потому, нанеся удар Джорджу, он тем самым обрушится на более мощного врага, который, ухмыляясь, невозмутимо идет своей дорогой, — на общественное мнение Уайнсбурга.
Элмер Каули был необычайно высок. И руки у него были длинные и очень сильные. Его белесые волосы, брови и мягкий пушок пробивающейся бородки казались совсем белыми. Изо рта торчали длинные зубы, а глаза были такими же водянисто-голубыми, как гладкие камешки, которыми уайнсбургские мальчишки набивают карманы. Элмер прожил в Уайнсбурге целый год, но ни с кем не подружился. Ему казалось, он обречен прожить жизнь без друзей, и сознание этого глубоко его удручало.
Засунув руки в карманы брюк, долговязый парень мрачно брел по дороге. Дул сырой ветер, и день был холодный, но вскоре показалось солнце, дорога стала мягкой и вязкой. Твердая корка мерзлой земли подтаяла, башмаки Элмера облепила грязь. Ноги его озябли. Пройдя несколько миль, он свернул с дороги, пересек поле и вошел в лес. Он собрал хворост и разжег огонь, сел у костра, пытаясь согреться, измученный душой и телом.
Часа два просидел он так на коряге у огня, потом поднялся и, осторожно пробираясь сквозь заросли кустарника, дошел до изгороди, откуда была видна маленькая ферма, окруженная низкими пристройками.
