история, — отвечал он. — В тысяче миров в течение многих тысячелетий история требует, чтобы разумные существа сделали выбор между порядком и анархией, между созиданием и разрушением, между разумом и неразумием». И еще: «Кому суждено быть Короналом, а кому нет, — сказал он,
— имеет значение, имеет очень большое значение, мой лорд». И я никогда не забывал его слова и никогда не забуду.
— И что ты ответил тогда?
— Я сказал «да», потом добавил «возможно», а он заметил: «Ты еще долго будешь колебаться между да и возможно, но в итоге победит „да“. Так оно и случилось, и, как следствие, я возвратил свой трон, — и все равно мы с каждым днем удаляемся все дальше от порядка, созидания и разума и все больше приближаемся к анархии, разрушению и неразумию. — Валентин посмотрел на жену с мукой во взгляде. — Что же, Делиамбр ошибся? Имеет ли значение, кому суждено, а кому нет быть Короналом? Думаю, я хороший человек, а иногда мне кажется даже, что я хороший правитель; но мир все равно распадается, Карабелла, несмотря на все мои усилия или благодаря им. Не знаю: благодаря или вопреки. Возможно, для всех было бы лучше, если бы я остался бродячим жонглером.
— Ах, Валентин, что за глупости!
— Ты думаешь?
— Неужели ты действительно считаешь, что если бы оставил Доминина Барьязида на троне, то в этом году был бы хороший урожай лусавендры? Разве можно обвинять тебя в недороде на Цимроеле? Это стихийные бедствия, имеющие естественные причины, и ты найдешь разумный способ управиться с ними, поскольку тебе присуща мудрость и ты избран Дивин.
— Я — избранник принцев на Замковой Горе. Они — люди, и им свойственно ошибаться.
— Они выражают волю Дивин при избрании Коронала. А Дивин не предполагала сделать тебя орудием разрушения Маджипура. Эти сообщения серьезны, но не трагичны. Через несколько дней ты будешь говорить с матерью, и она поможет тебе укрепиться там, где усталость одолела тебя; а потом мы направимся на Цимроель, и ты восстановишь там мир и порядок.
— Я надеюсь, Карабелла, но…
— Не надеешься, а знаешь, Валентин! Я повторяю, мой лорд, что с трудом узнаю в вас человека, которого люблю, когда вы говорите с такой безысходностью. — Она хлопнула ладонью по стопке сообщений. — Я не умаляю их серьезности, но считаю, что мы можем многое сделать, чтобы разогнать тьму, и сделаем это.
Он медленно кивнул.
— Твои мысли по большей части сходны с моими. Но временами…
— Временами лучше всего вообще не думать. — В дверь постучали. — Очень хорошо, — сказала она. — Нас прерывают, и я очень тому рада, потому что устала, любимый, слушать твое нытье.
Она пригласила в комнату Талинот Эсулд. Жрица объявила:
— Мой лорд, Леди Острова явилась и желает видеть вас в Изумрудном Зале.
— Моя мать здесь? Но я собирался посетить ее завтра во Внутреннем Храме!
— Она пришла к вам, — невозмутимо произнесла Талинот Эсулд.
Изумрудный Зал поражал богатством оттенков: стены из зеленого серпентина, полы из зеленого оникса, вместо окон — панели из зеленого нефрита. В центре зала, между двух огромных танигалов в кадках, стояла Леди. Кроме танигалов, усыпанных зелеными, с металлическим отливом, цветами, здесь ничего не было. Валентин быстро подошел к матери. Она протянула к нему руки, и как только кончики их пальцев соприкоснулись, он ощутил знакомую пульсацию исходящих из нее токов, священную силу, которая накапливалась в ней, как весенняя вода накапливается в колодце, за годы личных контактов с миллиардами душ на Маджипуре.
Много раз во сне он разговаривал с ней, но не видел ее многие годы и не был готов к переменам, происшедшим в ее облике. Она была по-прежнему прекрасна: время не нанесло ущерба ее красоте. Но возраст оставил на ее внешности неуловимый след: черные волосы потускнели, во взгляде стало чуть меньше тепла, кожа ее, казалось, несколько утратила упругость. И все же она была восхитительна, как и всегда, в своем чудесном белом одеянии, с цветком за ухом, с серебряным обручем — знаком ее власти — на челе. Словом, она являла собой воплощение изящества и величественности, силы и безграничного сострадания.
— Матушка. Наконец-то.
— Как долго, Валентин! Сколько лет прошло!
Она легонько прикоснулась к его лицу, плечам, рукам. Это прикосновение было легче перышка, но по всему его телу прошел трепет — такой силой обладала Леди. Он заставил себя вспомнить, что она не богиня, а всего лишь простая смертная, дочь смертных родителей, и была когда-то супругой Канцлера Дамандайна, матерью двух сыновей, одним из которых являлся он сам, что когда-то она держала его у груди и пела ему нежные песни, утирала ему лицо, когда он приходил после детских игр, что свои мальчишеские обиды он оплакивал, уткнувшись в ее ладони, и находил в ней утешение и мудрость. Все это было давно, как будто в какой-то другой жизни. Когда жезл Дивин указал на семью Канцлера Дамандайна и вознес Вориакса на трон Конфалума, тем самым мать Вориакса стала Леди Острова, и никто, даже в их семье, не мог считать их отныне простыми смертными. И тогда, и после Валентин уже не мог заставить себя думать о ней просто как о своей матери, поскольку она надела серебряный обруч и отправилась на Остров, где и обосновалась во всем величии Леди, а утешение и мудрость, которыми она раньше делилась с ним, отдавала теперь всему миру, который взирал на нее с благоговением и надеждой. И даже когда взмах того же жезла вознес Валентина на место Вориакса, и он тоже в какой-то мере поднялся над царством обыденности и стал чем-то большим, чем простой смертный, некой мифической фигурой, он все равно сохранил благоговение перед ней, поскольку не испытывал ни малейшего благоговения по отношению к себе, даже будучи Короналом, и не мог заставить себя проникнуться к собственной персоне тем же пиететом, что и остальные к нему или он к Леди.
Однако, прежде чем обратиться к высоким материям, они поговорили о семейных делах. Он рассказал ей все, что знал, о ее сестре Галиаре и брате Сэйте из Сти, о Диввисе, Мириганте, дочерях Вориакса. Она спрашивала его, часто ли он бывает в старых родовых землях в Галансе, хорошо ли ему в Замке, по-прежнему ли они с Карабеллой близки и любят друг друга. Напряжение внутри него спало, и он почувствовал себя на какой-то миг этаким мелким аристократом с Горы, находящимся с визитом в гостях у своей матушки, которая переселилась в другое место, но по-прежнему с жадностью ловит все новости из дома. Но невозможно было надолго забыть об их положении, и, когда в разговоре стали проскальзывать натянутость и напряженность, он сказал уже другим тоном:
— Было бы лучше, если бы я пришел к тебе, матушка, как подобает. Негоже Леди спускаться из Внутреннего Храма, чтобы нанести визит в Семь Стен.
— Сейчас эти формальности лишены смысла. События накатываются лавиной: необходимо действовать.
— Так тебе известны новости с Цимроеля?
— Конечно. — Она прикоснулась к обручу. — Он приносит мне вести отовсюду со скоростью мысли. О, Валентин, какое неудачное время для нашей встречи! Когда ты начинал процессию, я думала, что ты появишься здесь в радости, и вот ты со мной, а я ощущаю в тебе только боль, сомнение и страх перед грядущим.
— Что ты видишь, матушка? Что должно случиться?
— Ты думаешь, что у меня есть возможность узнавать будущее?
— Ты очень отчетливо видишь настоящее. Ты же говоришь, что получаешь вести отовсюду.
— То, что я вижу, во мраке и пелене. В мире происходит нечто, что выше моего понимания. Опять под угрозой установленный общественный порядок. И Коронал в отчаянии. Вот что я вижу. Почему ты в отчаянии, Валентин? Почему в тебе столько страха? Ты же сын Дамандайна и брат Вориакса, а они были не из тех, кому знакомо отчаяние, и мне это не свойственно, да и тебе, как мне казалось.
— Над миром нависла опасность, как я узнал по прибытии сюда, и эта опасность увеличивается.
— И от того ты в отчаянии? Да опасность должна только усилить твое желание исправить положение вещей, как то бывало раньше.
