не мог понять, почему частное мероприятие двух университетов[14] привлекало десятки тысяч лондонцев — больше, чем любые скачки или футбольный матч, — но сегодня он воспринял регату как персональное оскорбление.
— Как же я смогу быстро продраться сквозь эту толпу? — сетовал сержант, пока машина еле-еле ползла по дороге. — Мы совсем недалеко от места, но в пробке можем простоять еще часы. Вы доберетесь быстрее, если пойдете пешком, сэр. А я, как только смогу, приеду прямо к Симмонсам домой.
Пенроуз повернулся к Джозефине:
— Ты не против?
Она кивнула, и Арчи помог ей выйти из машины. Они зашагали в сторону реки, оставив в салоне продолжавшего тихо ругаться Фоллоуфилда. Арчи незаметно взглянул на Джозефину, и в голове его мелькнуло: интересно, что думают о них прохожие? Со стороны они, наверное, похожи на пару, отправившуюся в выходной день на увеселительную прогулку.
— Куда мы идем?! — громко спросила Джозефина, пытаясь перекричать автомобильный шум на Бродвее.
— В дом двадцать шесть. Это минут пятнадцать отсюда.
Но на самом деле они добирались вдвое дольше, так как пришлось пробиваться сквозь толпу зрителей, которые, расположившись под вязами, наводнили всю улицу вдоль торгового центра. Дом находился в неприметном переулке, и Арчи подумал, что, пожалуй, к лучшему, что они пришли сюда пешком. Местные жители с повышенным интересом наблюдали из-за занавесок за всем, что происходило на улице, и появление здесь полицейской машины привело бы к ненужному ажиотажу. На долю Фрэнка и Бетти Симмонс и так выпало большое горе — к чему еще разжигать и без того неуемное любопытство их соседей?
— Странное место для магазина, — заметила Джозефина, — ведь он тут почти скрыт от глаз людских. Но, учитывая увиденный мной образец фасонов Лиллибет, можно предположить, что здание, в котором находится эта лавочка, привлекает не своим местоположением, а внешним видом.
И действительно, обычный, из красного кирпича дом номер двадцать шесть, скромный по размеру и архитектурно ничем не отличающийся от соседских, был невероятным образом видоизменен. Верхнему этажу, правда, каким-то чудом удалось сохранить свою обыденную внешность — но она еще больше подчеркивала прихотливый облик нижнего этажа, превращенный чьим-то вдохновенным воображением в настоящий храм моды. Вообще-то Лондон был полон магазинчиков для избранных клиентов, и держали их, как правило, женщины, которые сами изобретали и мастерили свои изделия. И тем не менее Джозефина никогда не встречала в городе ничего подобного. Она была потрясена гармонией света и цвета и щедростью безрассудно-оригинальных дизайнерских идей. Такому магазину скорее пристало находиться на Кенсингтон-стрит или Риджент-стрит. Но, судя по веселой улыбке витринного манекена, приглашающего войти нерешительных посетителей, хозяйку лавки ничуть не огорчало, что ее незаурядный товар приходится выставлять в столь неподходящем районе. Вместо стандартной деревянной входной двери красовалась стеклянная, на которой изящной золотой вязью было выписано имя владельцев магазина. Но сегодня эта дверь с отваживающей покупателей табличкой «Закрыто» и глухо спущенной шторкой составляла резкий контраст с беззаботной веселостью вечерних платьев и элегантных шляп, красующихся в витрине.
Пенроуз остановился, вздохнул и, следуя вежливой просьбе на расположенной над дверью табличке, нажал на кнопку звонка. Минуту-другую стояла тишина, и он уже намеревался снова позвонить, как в глубине магазина зажегся свет и послышался звук шагов. Дверь открылась, и перед ними предстал Фрэнк Симмонс в той же самой, что и накануне, помятой одежде, с лицом, за ночь почерневшим от горя.
— Извините, что мы немного опоздали, мистер Симмонс: застряли в толпе зрителей лодочных гонок.
Бессмысленный взгляд Симмонса скользнул мимо Арчи, словно ожидая, что эта толпа вот-вот ввалится в его дом.
— Лодочные гонки? Ах да, они, кажется, сегодня. И Кембридж фаворит, хотя, я слышал, в этом году обе команды отлично подготовлены. — Он умолк и снова посмотрел на дорогу. Обычно мы тоже ходим посмотреть, но сегодня совсем не было времени. Столько всяких дел, да и Бетти нужно ехать в Беруик привезти Элис. Вы ведь не против, чтобы Бетти поехала, правда, инспектор? Элис до того расстроена, что ей одной не доехать, а Бетти к ней так добра. Они всегда прекрасно ладили.
— Что вы, я вовсе не против, мистер Симмонс, — мягко заметил Пенроуз. — В такое время важно, чтобы с Элис кто-то был рядом. Но мы хотели бы сначала побеседовать и с Бетти, и с вами. Можно зайти к вам ненадолго?
— Конечно. Что же мы стоим? Как глупо с моей стороны! Заходите, пожалуйста.
Арчи и Джозефина прошли мимо стоявшей возле двери упакованной дорожной сумки и оказались в опрятном и неожиданно просторном помещении магазина. В его глубине, за приподнятой занавеской из красного бархата, виднелась лестница, ведшая на второй этаж в жилую часть дома.
Пенроуз официально представился и представил свою спутницу.
— Я безмерно вам сочувствую, мистер Симмонс, — сказала Джозефина с такой теплотой в голосе и с таким сожалением, что хозяин мгновенно размяк, на минуту забыв о присутствии в доме инспектора из Скотланд-Ярда. — Элспет была чудесной девушкой. И мне очень жаль, что мы не успели познакомиться с ней поближе. Правда, мы с Элспет долго разговаривали по дороге в Лондон. Она так радовалась своей поездке. Ей очень нравилось проводить с вами время в Лондоне.
— Да, мисс Тэй, нам так хорошо было вместе ходить в театр, и во многом благодаря вам. Вы не представляете, что это для нее значило — наконец-то встретиться с вами; она о таком только мечтала. Элис, мать Элспет, театр не особо жалует, но она тоже попросила меня поблагодарить вас за доброту. Элис сейчас ничем не утешить, но, когда я передал ей рассказ инспектора о том, как вы с Элспет познакомились, ей вроде как немного полегчало.
На верху лестницы их встретила маленькая, похожая на птичку женщина в скромном, но прекрасно сшитом костюме. Джозефина решила, что ей лет сорок или чуть более — лицо ее было из тех, что никогда не выглядят молодо, но и не сильно меняются с годами. Джозефина не помнила, чтобы хоть раз в жизни она встречала такого аккуратного человека, как Бетти Симмонс: ее одежда, прическа, осанка — все было тщательно продумано; и эта педантичность отражалась и в ее манере вести беседу — в скупом приветствии Бетти не было ни одного лишнего слова. Джозефина представить себе не могла, как жизнерадостность и некоторая бесшабашность Элспет уживалась с этой сверхопрятностью и педантичностью.
В поезде Элспет упомянула о коллекции Фрэнка Симмонса, и тогда Джозефина представила себе груды театральных программок и журналов, годами пылящиеся в углу. Но когда она вошла вместе с Арчи в гостиную, то обнаружила выставку истории театра за последние пятьдесят лет, а то и больше. Вдоль одной из стен в застекленных шкафах, скорее всего предназначенных для хранения ценных книг, гордо красовались сотни экспонатов. Пока Бетти ушла в крохотную кухню заварить чай, Джозефина решила воспользоваться моментом и разглядеть их поближе. На каждом выставленном предмете, точно в музее, была этикетка, и для страстных любителей театра все эти вещи являлись настоящими реликвиями и представляли ничуть не меньшую ценность, чем музейные экспонаты. Они стояли в хронологическом порядке, начиная с бутафорской книги, которой в 1875 году пользовалась Эллен Терри, играя роль Порции,[15] и пенсне ведущего актера спектакля и ее партнера Генри Ирвинга. На стене между двумя шкафами висело зеркало из театральной уборной Херберта Бирбома Три. Оно, казалось, все еще сохраняло черты этого знаменитого актера в гриме Фальстафа.[16] Новых звезд сцены здесь тоже не обошли: рядом с журналом «Скетч» 1925 года, на обложке которого был изображен Ноэл Кауард, завтракающий в постели, помещалась фляжка в форме книги, одна из тех, что драматург подарил актерам труппы в день премьеры его пьесы «Горести и радости».
Коллекция действительно была поразительная, и хотя Арчи и Джозефина пришли в этот дом по весьма мрачному поводу, они заметно оживились. Симмонс, благодарный за проявленный ими интерес, принялся показывать посеребренную фигурку Гримальди[17] тонкой работы. Когда же при внимательном рассмотрении штанины панталон клоуна оказались солонкой и перечницей, верхняя часть туловища — бутылочкой для приправ, а торчавшие из карманов гусиные головы
