намерения Джозефины самые что ни есть благие, — добавила она, и Пенроуз едва удержался, чтобы не напомнить ей выражение о камнях и стеклянном доме, — но то, что она делает, неправильно.
— Даже если это помогает людям смириться с тем, что с ними произошло? Я понимаю, вам хочется, чтобы определенные события остались в прошлом, но ведь когда хоронишь прошлое, то, умалчивая о преступлениях, нередко наносишь ущерб их жертвам. И это не лучший путь к утверждению справедливости.
Селия фыркнула:
— Инспектор, когда вы в последний раз читали детективный роман о справедливости?
— Боюсь, что этот вопрос надо задать моему сержанту — он их читает намного чаще, чем я. Однако думаю, он скажет вам, что роман «Глазок для просмотра порнографического шоу»[12] намного ярче представил недостатки судебного процесса «Томпсон и Байуотерс», чем все протесты, вместе взятые.
— Так вы считаете, что публику надо поощрять к чтению для упрощения сложных вопросов? — Она укоризненно покачала головой, и Пенроузу вдруг подумалось, что это не ей, а ему не хватает юридического опыта. — Так или иначе, но сейчас, когда прошлое шквалом обрушилось на настоящее, вам, возможно, удастся остудить ее пыл.
— Джозефина поступает так, как считает нужным, — с вежливой улыбкой сказал Пенроуз, с трудом скрывая раздражение.
— Действительно, — неожиданно смягчаясь, промолвила Селия, — помню, что так всегда и было. — Пенроуз уже собрался что-то сказать, как она его перебила: — Простите за мою жесткость, инспектор, но тогда в Энсти я пережила настоящий кризис, в чем своей бывшей ученице нелегко признаться — честности мешает тщеславие. Это непросто объяснить, но каждый раз, когда Джозефина останавливается в «Клубе Каудрей», я смотрю на нее и вижу успешную, независимую женщину, у которой столько еще впереди. И окружающие ее любят, хотя она вовсе к этому не стремится и порой даже этого не замечает. Судя по тому, как вы ринулись на ее защиту, вы и сами прекрасно знаете, что я имею в виду.
Пенроуз замешкался с ответом, тем самым подтверждая правоту ее слов, и это разозлило его настолько, что он ответил с не свойственной ему непродуманностью.
— Вы завидуете ее успеху.
— Вовсе нет. Не поймите меня неправильно, инспектор, — у меня самой завидная карьера. Тем новациям, что были введены с моей помощью, еще жить и жить, и благодаря им положение женщин стало намного лучше. Я не жалею ни об одном из принятых мною решений, и я вполне довольна своей жизнью. Не могу сказать, что я счастлива. Но вполне довольна. Однако время от времени уважаемые, довольные жизнью женщины моего возраста начинают себя спрашивать: а вдруг они что-то упустили? Они не задаются этим вопросом денно и нощно и не впадают в истерику, но вопрос остается вопросом. — Она выдвинула правый верхний ящик письменного стола и, достав из него конверт, подала Пенроузу.
Тот вынул из конверта вырванную кем-то из Библии страницу, которая оказалась из «Песни песней»; наверху карандашом выведено: «Спасибо».
— Амелия отдала мне это накануне казни, — пояснила Селия. — И до смерти Элизабет она служила мне утешением, а со дня ее гибели — мучительно преследует. Видите ли, инспектор, когда принимаешь решение о том, что твоя работа станет всей твоей жизнью, важно понимать, на что ты идешь. Если же ты этого не понимаешь, то после любой неудачи кажется, будто ты не только совершила профессиональную ошибку, но и не состоялась как женщина. Когда Элизабет Прайс покончила с собой, я могла горевать о ней только как учительница о своей ученице — я не была ей ни матерью, ни даже другом. А главное, я поняла, что на свете нет ни одного человека, чья смерть повлияет не только на мою профессиональную жизнь, но и на мою личную, и это заставило меня задуматься о том, чего такая жизнь стоит. После смерти леди Каудрей в клубе многое переменилось, и я снова задумалась над тем же самым. — Она умолкла, смущенная своей откровенностью, и тут же добавила уже несколько цинично: — Но ты продолжаешь жить, словно твоя жизнь того стоит, правда же? Кто же в силах признаться, что это не так?
— Почему, мисс Бэннерман, вы мне все это рассказываете? — Пенроуз не понимал, как так случилось, что их беседа приняла столь интимный оборот.
— Я не знаю. Наверное, то, что сказала леди Эшби, задело меня за живое. Если бы вы пришли на час позже, я, возможно, успела бы прийти в себя, и вам, поглощенному расследованием убийства, скорее всего не пришлось бы выслушивать признаний пожилой женщины и ее запоздалых сожалений.
Она улыбнулась и встала, чтобы проститься, но Пенроуз пока еще не собирался уходить. Арчи пришел сюда узнать все возможное о клубе и его членах, запечатленных на фотографии. И хотя, судя по рассказу Бэннерман, Мария Бейкер, очевидно, упомянула эту фотографию лишь для того, чтобы отвлечь внимание от себя самой, Пенроуз еще не выяснил все, что ему было необходимо.
— Если вы не возражаете, у меня к вам еще пара вопросов, мисс Бэннерман, — бесстрастно сказал инспектор. — Я вас надолго не задержу.
Селия раздраженно вернулась на место.
— Когда члены клуба приходят и уходят, они где-нибудь отмечаются?
— Инспектор, это не тюрьма, это частный клуб. Поверьте мне, я эти два понятия не путаю. Члены нашего клуба уходят и приходят когда заблагорассудится, и нам они не докладывают.
— Но в приемной всегда кто-нибудь дежурит?
— Да, весь день. И у нас есть ночной дежурный, который приходит в десять вечера.
— А есть у вас другие входы и выходы?
— Есть еще вход с Генриетта-стрит. Строго говоря, он предназначен для колледжа медсестер, но если членам клуба удобнее воспользоваться именно им, их никто не остановит.
— И возле той двери никто не дежурит?
— Нет, но она запирается в полночь, так что ваша убийца могла спокойно вернуться вовремя.
Пенроуз проигнорировал ее сарказм — столь стремительный переход от личной беседы к вопросам полицейского расследования был непривычен даже ему самому.
— Выходит, определить, кто был вчера вечером в здании клуба, совершенно невозможно?
Селия покачала головой.
— А что вы можете рассказать мне о вашей администраторше мисс Тимпсон? Или, правильнее сказать, мисс Бишоп?
Селия посмотрела на него с завистливым уважением:
— Сильвия работает у нас с открытия клуба. Она отлично справляется с работой — добросовестна, надежна и всегда любезна с членами клуба и их гостями. И если она предпочитает пользоваться на работе своей девичьей фамилией, это не мое дело, и думаю, что, наверное, и не ваше.
— А у членов вашего клуба она пользуется популярностью?
— Она вежлива и тактична, что все мы чрезвычайно ценим. В обязанности администраторши не входит завоевывать, как вы выразились, «популярность».
— А вы не знаете, была ли она знакома с Марджори Бейкер? Я имею в виду, связывали их какие-либо отношения, помимо дел по подготовке к гала-представлению?
— Я точно не знаю, но не могу представить, чтобы их пути пересеклись.
— А как насчет Мириам Шарп и леди Эшби? У Марджори был с ними тесный контакт, связанный с работой или помимо нее? Вы сами сказали, что примерки — дело довольно интимное, и я представляю себе, что во время их возможностей для бесед более чем достаточно.
— Инспектор Пенроуз, я понятия не имею, на что вы намекаете, но отказываюсь обсуждать с вами членов клуба и моих коллег, если только вы не представите мне для этого веских оснований, чего пока что вам не удалось. Вы расследуете убийство портнихи, совершенное совсем в другом месте. Я вам абсолютно ясно показала, что она из семьи, которой есть что скрывать, но даже если эти тайны не имеют отношения к убийству, мне кажется, следствие могло бы выбрать куда более естественные объекты: например, людей, с которыми Марджори работала, или тех, с кем она сидела в «Холлоуэе». В тюремной обстановке без конца вспыхивают обиды, а уж такую память, как у бывших заключенных, просто поискать. «Клуб Каудрей» и без ваших стараний сейчас в довольно уязвимом положении, и если вы будете и дальше задавать мне подобного рода вопросы, мне не останется ничего другого, как пожаловаться вашему начальнику.
— Что ж, мисс Бэннерман, можете без стеснения обращаться к начальнику полиции, но я уверен, что
