— Какая-то странная личность. Она не назвалась.
Мужчина поднялся, обошел вокруг стола и остановился позади Пула. Тот попытался обернуться, но полицейский с дубинкой повернул его голову обратно. Пул почувствовал, как ему задирают рукав, а потом в предплечье впилась горящая сигарета. От нестерпимой боли он прокусил нижнюю губу; в рот потекла солоноватая кровь, лоб покрылся испариной. Потом сигарету убрали, и боль стала чуть слабее.
Тот, кто вел допрос, медленно отошел к столу и снова присел на корточки.
— Кто вас нанял?
— Лина Просницкая.
Мужчина прищурился.
— Это невозможно.
— Она сказала, что ее зовут Лина Просницкая, — повторил Пул, окончательно сломленный страхом и болью.
Прикрыв глаза, мужчина чуть заметно качнул головой. Пул почувствовал, как его дернули за волосы.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Паскис аккуратно налил себе чаю, следя, чтобы в чашку не попали чаинки. В его квартире пахло чаем, мятой и апельсиновой кожурой. Держа в руках чашку с блюдцем, он прошествовал в гостиную. Стены были сплошь увешаны коврами. Со временем они несколько поблекли, но по-прежнему переливались всеми оттенками красного, оранжевого, коричневого и желтого. Геометрический узор обрамляла широкая кайма со схематическим изображением сцен из истории Сербии: Косовская битва, свержение Оттоманского владычества. Ковры описывали исторические события не хуже, чем книги, стоявшие на полках.
Но сегодня Паскис не собирался ни читать, ни предаваться созерцанию ковров, что было его обычным занятием в другие дни: иногда он часами разглядывал узоры, размышляя над этими попытками увековечить прошлое, столь непохожими на его рациональные методы. Даже геометрические рисунки могли содержать исторические сведения. Подчас он огорчался, что не может разгадать их истинное значение. Но сегодня глаза архивариуса были закрыты, а перед мысленным взором вставали картины «именинной бойни» и вся та лихорадочная деятельность, которая последовала за ней.
Паскис не был подвержен приступам служебного рвения, следовавшим за каждым крупным преступлением. Но отзвуки «именинной бойни» донеслись и до Подвала, что выразилось в лавинообразном росте числа требований с пометкой «срочно». Такие заявки поступали довольно редко, и восемьдесят штук зараз было в практике Паскиса чем-то поистине чрезвычайным.
Вторым тревожным сигналом был телефонный звонок от Мавридеса, заместителя шефа, который раньше никогда не звонил в архив. С явной нервозностью в голосе тот спросил, как идут дела с заявками. Дела шли нормально. Требования всегда выполнялись в срок. Единственное, что мешало их выполнению, так это ненужные телефонные звонки. Но Паскис, разумеется, ничего подобного не сказал. Вместо этого он доложил, что подбирает дела с максимально возможной скоростью.
— Отлично, отлично, — проговорил Мавридес, но в голосе у него по-прежнему звучало беспокойство.
Если у Паскиса и были какие-то сомнения — ведь количество требований и необычный звонок нельзя считать надежными показателями, — то появление бледного измученного курьера (Паскис помнил только, что он был поляком) окончательно убедило архивариуса в том, что случилось нечто из ряда вон выходящее. Паскис нашел состояние этого сотрудника довольно странным — обычно курьеры не выказывали признаков особого напряжения. Если уж они находятся в таком состоянии, значит, в департаменте царит ад кромешный.
— Что случилось? — поинтересовался он.
Кое о чем он догадался сам по характеру заказанных дел. Организованная преступность. Преступления, совершенные в ресторанах. Убийства посредством огнестрельного оружия. Убийства детей. В сумме эти заявки давали не слишком отрадную картину, но не настолько же, чтобы впадать в панику?
— Массовое убийство. В ресторане, — слабым голосом произнес курьер.
Он был похож на привидение, которое исчезнет, стоит только на секунду закрыть глаза.
— А дети там были?
— Полно. Там отмечали именины, и бандиты расстреляли всех: детей, женщин и мужчин, конечно. Мэр распорядился заняться этим вплотную. Полиция будет работать без выходных, пока не раскроет это дело.
— А кого постреляли?
— Членов Бристольской банды и их семьи.
Теперь все стало ясно. Паскис с курьером обменялись взглядами, прекрасно понимая, что вся эта суета не кончится, пока не найдут преступников. Курьер ушел, а Паскис занялся следующей кучей требований.
Главными подозреваемыми были, конечно, конкуренты из Белой банды. «Белые» и «бристольцы» многие годы вели ожесточенную борьбу за контроль над некоторыми районами Города, в особенности за Низину, где были сосредоточены склады, дававшие массу возможностей для предпринимательской деятельности, пусть и не совсем легальной. Паскис помнил, что в те десять лет, что предшествовали «именинной бойне», уровень смертности был настораживающее высок. Во всяком случае, настолько высок, что Паскис порой задавался вопросом, кто же останется в этих бандах, если вычесть всех тех, кто был убит, и тех, кто сидел за это в тюрьме. Однако убийства продолжались вплоть до 11 июня 1929 года.
Расправа в ресторане была столь зверской и бессмысленной, что Рыжий Генри, накануне избранный мэром, счел необходимым сделать то, до чего не доходили руки у его предшественников, — покончить с гангстерскими войнами раз и навсегда. Если «белые» рассчитывали запугать всех своей жестокостью, то сильно просчитались. Фотографии тел убитых детей были опубликованы двумя главными газетами Города. Социально ориентированные журналисты и редакторы призывали мэрию к решительным действиям. Паскис вспомнил, что особенно усердствовал некий репортер по имени Фрингс. Позже тот же Фрингс громче всех обвинял мэра, когда тот разгромил «белых» силами Отряда по борьбе с подрывной деятельностью, который до этого находился в резерве.
Как и все в городе, Паскис узнал об этом разгроме из газет, но, кроме того, у него были собственные источники информации — бурный поток входящих и исходящих дел. Именно тогда дела стали возвращаться в архив в несколько похудевшем виде. По крайней мере тогда архивариус впервые это заметил. В том, что раньше такого не происходило, он был абсолютно уверен, поскольку подобные манипуляции вряд ли ускользнули бы от его внимания.
Первый раз Паскис обнаружил подлог меньше чем через неделю после «именинной бойни». Дело члена Белой банды Тревора Рейда по кличке Вампир вернулось в облегченном виде. Этого человека прозвали Вампиром, потому что он тянул соки из предпринимателей в южной части Низины. Кличка настолько пришлась бандиту по вкусу, что он даже заострил четыре передних зуба. На фотографии в деле он гордо демонстрировал свои клыки. Она была по-прежнему там, но большинство документов из приложения к стенограмме судебного заседания было изъято. Осталась только первая страница приложения, на которой сохранились последние строчки стенограммы. Текст приложения на нижней половине страницы был замазан чернилами. Возмутившись подобным нарушением судебной процедуры, Паскис взял чистый лист бумаги, положил его на замазанный текст и слегка потер карандашом с мягким грифелем, чтобы проявить отпечатки, сделанные на бумаге клавишами машинки. В результате на бумаге оказалось начало списка фамилий. Паскис прочел знакомые имена членов Белой банды, после чего уничтожил листок, чтобы не вызывать лишних подозрений.
Размышляя над обнаруженными именами — Тедди Смитсон по кличке Прокаженный, Отто Самуэльсон, Толстый Джонни Эктон, Сэм Макэдам по кличке Красная Борода, — Паскис погрузился в сон. Голова архивариуса запрокинулась, рот слегка приоткрылся, словно он улыбался потолку.
