Фрингс нашел Нору спящей на диване с открытой книгой на животе. Она с большим интересом выслушала его рассказ о свидании с Берналем и предстоящей встрече с бомбистами. Он смотрел, как ее лицо, казавшееся еще красивее без косметики, вспыхивает от волнения. Это составляло суть их отношений в самом лучшем смысле слова. Ее завораживала романтика его профессии, а его — она сама, ее красота, ее аура, ее звездность…
Боясь пошевелиться и лишний раз вздохнуть, Фрингс пытался понять, что это означает. Конец кризиса в отношениях или короткая вспышка чувств под конец изжившего себя романа? Фрингс вспомнил о косяке в кармане пальто, и ему сразу же захотелось развеять трудные вопросы приятным дымком. Он стал медленно отодвигаться, потом подложил ей под голову руку и опустил ее на подушку. Пробормотав что-то бессвязное, Нора снова задышала ровно. Фрингс выкатился из постели и, не одеваясь, направился на кухню, чтобы вскипятить воду для кофе.
Когда Нора появилась на кухне, он уже успел осушить всю кружку. На ней был бледно-лиловый шелковый пеньюар. Она подошла к столу и, чуть прикрыв глаза, поцеловала его, шепнув:
— Как хорошо было сегодня.
Фрингс кивнул, но что-то в выражении его лица заставило Нору насторожиться.
— Что-то не так?
Фрингс поднял на нее глаза.
— Ты всегда запираешь окно в спальне?
Она неуверенно кивнула, чуть скривив губы.
— А сегодня утром оно было не заперто.
— Странно. Я его уже сто лет не открывала.
— Зато я его иногда отворяю.
— Чтобы покурить?
— Да. Но потом обязательно запираю. Всегда.
— Как ты можешь быть уверен…
— Я слишком хорошо помню, кто ты такая, — отрезал Фрингс. — Сейчас оно не заперто. Почему?
— Я…
— Нора, кто-то открывал это окно. Но это был не я. И не ты. Сюда еще кто-нибудь приходил?
— Ты что, ревнуешь? Если дело в этом, то…
— Конечно, нет. Ты же сама сказала, что это странно. Оно отпирается только изнутри, и если мы с тобой его не отпирали, значит, здесь был кто-то еще.
— Да брось ты париться по пустякам. Может, уборщица открывала.
Фрингс об этом как-то не подумал. Мгновенно успокоившись, он решил, что на него подействовал косяк. Прижав Нору к себе, он потрепал ее волосы. Его вдруг охватило предчувствие, что он видит ее в последний раз.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
Паскис стоял в мужском туалете департамента полиции. Подставив руки под кран, он ополоснул лицо холодной водой. Она была желтоватой и отдавала ржавчиной. Шляпа его лежала рядом с раковиной, и архивариус провел мокрыми руками по редеющим волосам, пытаясь их пригладить. Бледная прозрачная кожа плотно обтягивала скулы, меняя цвет только под глазами, где темнели синяки. Он стал смотреть на свое отражение в зеркале, стараясь собраться с мыслями.
Последние пятнадцать минут презентации прошли для него как в тумане. Он понял, что происходит, и никакие объяснения больше не требовались. Под видом загрузки данных в эту странную машину они заберут дела из архива и основательно почистят, убрав все то, что представляет для них опасность. В результате будут уничтожены листы с пометками разными чернилами и предательскими следами манипуляций в виде загнутых углов, пятен от кофе и нечаянных помарок, сделанные ручкой или карандашом, а также те, что были случайно пропущены и не подверглись правке. Ведь все это является источником информации, подчас более важной, чем та, что содержится в делах. И эта информация будет утрачена навсегда. Что еще хуже, Паскис не видел способа предотвратить фальсификацию, которую невозможно будет обнаружить. Он спросил Рикса, что будет с делами после того, как их перенесут на ленту. Тот взглянул на шефа, который, чуть замявшись, пробормотал, что бумаги будут сожжены. В них больше не будет необходимости. Подобное заявление могло бы сразить Паскиса наповал, если бы он не предвидел ответ.
Он понял, что надо торопиться. Ведь «модернизацию» они начнут с самых опасных для них дел. Если верить смутным прогнозам Рикса относительно сроков, то у него в запасе всего неделя, чтобы найти все нужные дела, если только их уже не успели подделать. Предстояло поработать в авральном режиме и первым делом поговорить с человеком, который может кое-что прояснить. Впервые за двадцать лет Паскис почувствовал, что не может поручиться за подлинность своих подземных сокровищ, и это открытие было подобно отлучению от церкви.
В последние семнадцать лет Паскис поддерживал рабочие контакты с переписчиками. Правда, сейчас это понятие несколько устарело. Прежде — то есть лет пятьдесят назад — переписчиками назывались люди, которые оформляли судебные дела, расшифровывая стенограммы судебных заседаний. Когда появились пишущие машинки, надобность в такой процедуре отпала и переписчики превратились в своего рода редакторов. Они — а их, как правило, было четверо — читали материалы судебных заседаний и свидетельские показания и писали примечания, относившиеся к событиям и людям, которые в них упоминались. Кроме того, они делали по каждому делу перекрестные ссылки, которые Паскис затем преобразовывал в индексы и коды, заменявшие имена подсудимых и названия судебных дел.
По традиции каждый переписчик использовал чернила определенного цвета, и когда он выходил на пенсию, этот цвет переходил к его преемнику. Чернила были четырех цветов: черного, красного, синего и зеленого. За те семнадцать лет, что Паскис возглавлял архив, на его памяти был один черный переписчик, по два красных и зеленых и три синих. Прочитав горы написанных ими замечаний, он составил некоторое представление об особенностях натуры каждого. К примеру, теперешний красный переписчик проявлял особую бдительность в отношении фамилий. Он явно придерживался теории, что некоторые люди меняют свою фамилию в зависимости от этнической принадлежности своего окружения. Например, человек по фамилии Браун для немцев мог быть Брюном, для итальянцев — Бруни, для словаков — Брунеком, для поляков — Бронским и так далее. Про себя Паскис называл его именным фетишистом.
Несмотря на четкое представление о каждом из четырех переписчиков (всего за время его работы их было восемь), сложившееся на основе бесконечного чтения их замечаний, Паскис ни разу ни одного из них не видел. Созерцая свое отражение в зеркале, Паскис решил, что надо познакомиться с ними прямо сейчас.
Комната переписчиков находилась в дальнем конце четвертого этажа рядом с помещениями, где хранились вещественные доказательства. Войдя в нее, Паскис почувствовал что-то знакомое. Он сразу же догадался, в чем дело: как и в Подвале, здесь не пахло сигаретным дымом, который заполнял все другие комнаты в здании. Комната выглядела аскетически — голые белые стены и плиточный черно-белый пол. Посередине стоял квадратный дубовый стол, заваленный делами. Вокруг него веером развернулись письменные столы, за которыми сидели четверо мужчин. Склонившись над бумагами, они читали или писали свои разноцветные замечания.
— Извините, я Артур Паскис, — осторожно представился архивариус.
Все четверо подняли глаза, удивленные незнакомым голосом. Человек, сидевший за ближним столом, встал. Это был относительно молодой мужчина весьма объемного телосложения. Рубашка была натянута на нем как на барабане, брюки держались на подтяжках.
— Мистер Паскис? — с благоговейным изумлением переспросил он.
