событию, ожидавшему их, так и их собственному настроению. На Элизабет было платье из плотного бомбазина, а на Норте двубортный шерстяной сюртук. Похолодало, и им Пришлось надеть теплую одежду. Пальто Норта и подбитая мехом накидка Элизабет защищали их от ледяного дождя, но не могли прогнать холод из их сердец.
Полковник Блэквуд не присутствовал на церемонии прощания со старым герцогом, но появился в доме Уэста, когда Друзья собрались там после погребения. Элизабет следовало бы догадаться, что она увидит полковника в тот же день. Тот факт, что такая очевидная мысль даже не пришла ей в голову, лишний раз свидетельствовал о плачевном состоянии ее рассудка.
Она воспользовалась первой же возможностью, чтобы поговорить с ним наедине. Выкатив его кресло в коридор, она направилась в кабинет Уэста.
– Это похищение? – хмыкнул Блэквуд.
Нет – особенно если учесть, что она попросила полковника уделить ей пару минут в присутствии Норта и увезла его у всех на глазах.
– Ну, если вам угодно это так называть.
– Ах, Элизабет, узнаю твой острый язычок. – Он подъехал к камину. – Подай мне, пожалуйста, плед. Здесь прохладно.
Элизабет взяла шерстяной плед, переброшенный через подлокотник массивного кресла, и накрыла им колени полковника. Затем, быстро отступив в сторону, повернулась лицом к огню и протянула к нему руки.
– Тебе больно смотреть на мои бедные конечности? – спросил он.
– Да.
– Похоже, больнее, чем мне. Я уже привык. Не нужно жалеть меня, Элизабет. Что есть, то есть, и ничего тут не поделаешь. – Он помолчал, изучая ее профиль, позолоченный отблесками неяркого пламени. – Ладно. Не стой там с таким видом. Раз уж ты выпросила две минуты моего времени, то изволь хотя бы смотреть на меня.
Элизабет знала, что если она хочет поговорить с Блэкву-дом, то лучше не испытывать его терпения. Смирившись, она повернулась к нему лицом.
Болезнь и годы наложили отпечаток на внешность полковника. Первое, что бросилось в глаза, – это перемены, внесенные временем: некогда густые черные волосы поредели и подернулись серебром, в уголках глаз пролегли глубокие морщины, линия рта изогнулась книзу, придавая ему хмурый вид, даже если он был спокоен, на ястребином носу поблескивали очки в золотой оправе. Но никакие невзгоды не смогли изменить цвет его ясных темно-карих глаз и их пытливого взора. Неизменным оставалось и его отношение к одежде. Полковник, хотя и был бы искренне удивлен, услышь он о себе подобный отзыв, был так же привередлив в одежде, как Баттен-берн, и едва ли стал бы терпеть добродушное подшучивание на эту тему, как это делал Саутертон.
Более пугающие изменения являлись следствием болезни. Самыми очевидными были исхудавшие, безжизненные ноги, которые приковали Блэквуда к инвалидному креслу, что было для него тем ужаснее, что он был энергичной и деятельной натурой. Его плечи и грудь уже не казались мощными Вынужденных упражнений, которые требовались для передвижения в кресле, не хватало, чтобы поддерживать их в форме. Лицо полковника приобрело желтоватый оттенок, давно лишившись здоровых красок, полученных за долгие годы, проведенные на свежем воздухе. Руки его дрожали, движения замедлились и выглядели неуверенными.
Он был всего лишь на четыре года старше матери Элизабет и олицетворял собой последнюю связь с той, кого она горячо любила. Между ним и Кэтрин Блэквуд Пенроуз существовало неуловимое сходство, проявлявшееся в том, как он склонял голову набок, в проницательности взгляда и нежной улыбке.
– А знаешь, ты очень похожа на свою мать, – заметил он.
Элизабет вздрогнула, услышав собственную мысль, вы сказанную вслух.
– То же самое я подумала о вас.
– Обо мне? – пренебрежительно фыркнул Блэквуд. – У меня никогда не было ничего общего с Кэтрин.
– Вы фыркаете так же, как она.
– Твоя мать никогда в жизни не издала бы подобного звука.
Элизабет демонстративно фыркнула. Полковник улыбнулся – это явно произвело на него впечатление.
– Скажи мне вот что. Твой отец и Изабел.. как они поживают?
– У них все хорошо.
– А юный Селден?
– Тоже хорошо.
Элизабет рассказала полковнику о поездке в Роузмонт. Она уже писала ему об этом, да и Норт, насколько ей было известно, тоже, но интерес Блэквуда казался искренним, и Элизабет, отвечая на его вопросы, немного расслабилась. Она наконец села, сначала пристроившись на краешке кресла, но постепенно съехала назад, прижавшись спиной к мягкой кожаной обивке.
– Как насчет стаканчика мадеры? – спросил он, когда Элизабет закончила свой рассказ. – Я знаю, где Уэст его держит.
– Нет, спасибо. Налить вам?
– Нет.
Как вскоре выяснилось, полковник отказывался от ее помощи, а не от выпивки. Он подкатил кресло к буфету, налил себе вина и только тогда понял, что не сможет вернуться к камину, не пролив ни капли. Элизабет поднялась с кресла и без лишних слов доставила полковника на прежнее место.
– Вы же не хотите залить вином свой прекрасный галстук? – укорила она его. – Саут замучил бы вас насмешками.
Полковник улыбнулся:
– Могу себе представить. – Он сделал глоток. – Итак, чем я обязан этой беседе с глазу на глаз?
– А вы не догадываетесь, сэр?
– Наверное, ты хотела бы обсудить некоторые пробелы в нашей переписке.
– Вы не ответили ни на один мой вопрос.
– Я и сейчас не стану отвечать на них.
Элизабет, не ожидавшая столь решительного отказа, вспыхнула.
– Я… не понимаю.
– Разве?
Элизабет крепче вцепилась в изогнутые ручки кресла.
– Я действительно ничего не понимаю. Почему вы не сказали мне, что руководите действиями Нортхэма по поимке вора?
Полковник хранил молчание.
– Они действуют по вашему приказу? – не отставала Элизабет. – Эта четверка из Компас-клуба? Да?
– Элизабет, – спокойно произнес полковник, – этот раз говор ни к чему не приведет.
– Но вы ведь не отрицаете!
– Я вообще ничего не говорю.
Элизабет встала. Повинуясь безотчетному порыву, она подошла к креслу полковника и опустилась перед ним на колени. Он попытался протестовать, но она остановила его, накрыв ладонями его руку.
– Посмотрите на меня, – проговорила она требовательным и вместе с тем умоляющим тоном. – Скажите ему, пусть он остановится. Заставьте его остановиться. Я знаю, это в ваших силах.
Несколько долгих мгновений они молча смотрели друг на друга.
– Даже если это так, Элизабет, зачем мне это делать?
– Потому что я никогда ни о чем вас не просила.
Он удивленно взглянул на нее.
– Я могу назвать множество людей, никогда не обращавшихся ко мне с просьбами. Выходит, теперь я должен делать все, что они пожелают?
– Но я небезразлична вам.
– Конечно, я люблю тебя.
Элизабет почувствовала, что ее глаза защипало от слез. Она крепче сжала его руку.
– Тогда, может, вы выполните мою просьбу, чтобы сделать мне приятное?
– Нет.
– А чтобы сделать меня счастливой?
Он ласково улыбнулся:
– Счастливой, Элизабет? Неужели, чтобы сделать тебя счастливой, достаточно остановить Норта?
– Да.
– Почему?
Элизабет открыла рот, но не произнесла ни звука. Она медленно закрыла его и поднялась на ноги. Вопрос Блэквуда застал ее врасплох. Зная, что такой ответ вряд ли удовлетворит полковника, но не имея никакого другого наготове, она сказала:
– Он мой муж.
– Конечно.
– Я не хочу, чтобы он пострадал.
– Пострадал? Ты что, вообразила, будто вор может сделать тебя вдовой?
– Да… нет. Но он может пострадать. Вы же знаете, какой он храбрый. Какой преданный и самоотверженный. Он высоко ценит вас, потому что убежден, что вы боретесь за правое дело.
Блэквуд оперся подбородком о свой кулак.
– Я знаю, что представляет собой Норт и почему он делает то, что делает. Гораздо меньше я уверен в тебе, Элизабет. Впервые я усомнился в том, что знаю тебя, шесть лет назад. Ты тогда отправилась путешествовать по Европе. С Изабел и отцом. Я надеялся, что ты завалишь меня письмами о своих приключениях… Но ты писала очень редко. А потом и того реже. Селден родился в Италии, не так ли? Я припоминаю одно письмо, где ты высказывала беспокойство о здоровье Изабел и опасалась, что она не переживет рождения ребенка, как и твоя мать. Ты очень боялась потерять ее. Обратиться к Роузмонту ты не могла: он был слишком поглощен собственными страхами за здоровье жены, а Изабел уверяла, что все будет хорошо, – обычная банальность, которую говорят в подобных случаях. И ты поведала мне, дорогая Элизабет, все, что было у тебя на сердце. Почему бы тебе не сделать то же самое сейчас?
Элизабет невольно отступила на шаг. Ничто в начале монолога полковника не предвещало подобного конца. Сцепив руки, она смотрела на него, чувствуя, как обида уступает место гневу.
– Я пришла к вам, полковник, и вы отвергли меня. А что касается моего сердца, то я открыла вам его, но вы мне не поверили.
Блэквуд нахмурился.
– Но ты ничего мне не открыла.
– Я открыла вам все. – Не дожидаясь ответа, Элизабет выскочила из комнаты.
«Лгунья», – мысленно обругала себя Элизабет. Она опять солгала. Еще одна ложь. Еще одно звено в длинной цепочке лжи. Лгунья! Вряд ли найдется слово, более точно определяющее то, в кого она превратилась. А теперь она лжет самой себе.
«Я открыла вам все». Она имела в виду, что в ее сердце пусто. И в тот момент она была совершенно искренней. И только когда слова уже были произнесены, Элизабет поняла, что кое-что изменилось и это «кое-что» – в ней рамой.
Она не вернулась в гостиную, где находились Норт и
