таковым. После того как мы сбежали из тюрьмы, все, за редким исключением, отправились домой. Кристиану идти было некуда. У него не было ни дома, ни семьи.
— У него был ты. Почему ты не сказал ему, что вы — двоюродные братья?
Горечь сверкнула в его слишком светлых, почти белесых, глазах.
— Честно? — Да.
Когда он ответил, она не могла с уверенностью сказать, от чего у нее больше похолодело в груди — от его ледяного взгляда или резких слов.
— Потому что меня посадили в эту темницу, чтобы я убил его. Я не думаю, что это известие поможет мне снискать его расположение.
Она была потрясена его признанием:
— Что?!
Наклонившись вперед, Фантом заговорил тихим, зловещим голосом:
— Хочешь узнать мою позорную тайну, Адара? Я обменял жизнь Кристиана на свою. После того как вы с отцом потребовали предъявить вам тело Кристиана и его не смогли найти, Селвин узнал, что сарацины, нанятые им, чтобы разрушить монастырь, захватили в плен единственного его обитателя, которому удалось выжить. Я был приговорен к казни, так что Селвин предложил мне сделку. Он пошлет меня в тюрьму к Кристиану, и если мне удастся убить Кристиана и выжить, то я смогу вернуться домой и мне простят мои многочисленные преступления.
— Какие еще преступления? В ответ он усмехнулся:
— Кражи. Убийства. Просто нанесение увечий. Все и не упомнить.
— Тогда почему ты не убил Кристиана и не отправился домой?
Он засмеялся:
— Я не дурак. Селвин никогда не оставил бы меня в живых. Он прикончил бы меня, как только я вернулся бы домой. Что до Кристиана, то я понял, что он именно тот, кто нужен нашему народу. Король, у которого есть сердце. Король, который не повернется спиной к страждущим, как бы больно ему ни было смотреть на их страдания. Я знал, что однажды он вернется, и молился только об одном: дожить до этого дня, чтобы увидеть выражение лица Селвина, когда его настигнет возмездие.
Адара прониклась сочувствием к сидевшему перед ней человеку. Кто бы мог предположить, что маленький мальчик, когда-то игравший в войну с ней и ее братом, окажется на этой дороге?
Если б только она могла облегчить их с Кристианом страдания! Они не заслужили того, что преподнесла им жизнь. Она не могла изменить их прошлое, но она позаботится, чтобы их будущее было гораздо приятнее, чем то, через что они прошли.
— Как мне достучаться до моего мужа, Велизарий? Смогу ли я заставить его полюбить меня?
Тот презрительно усмехнулся:
— Любовь… Вот оно — слово, которое я презираю всеми фибрами души. Любовь — это болезнь, которая проникает в тебя, отравляя ум и сердце. Окажи себе услугу, Адара, держись подальше от Кристиана. Воспитывай его детей, правь его землями, но никогда, слышишь, никогда не позволяй себе любить его.
— Мне жаль, что ты так считаешь, Велизарий, но я больше не хочу быть одна. Я думала, что смогу быть бесстрастной королевой. Но я не смогу. Мне нужно сердце Кристиана, и я не успокоюсь, пока не завладею им.
— В таком случае ты обречена на еще большие муки, чем я, Адара, и мне действительно тебя жаль.
Кристиан сидел в одиночестве на постели и прислушивался к гомону солдат, которые собирали свои пожитки, готовясь на рассвете тронуться в путь. Морщась, он прижимал тряпку к ране на плече, которая снова начала кровоточить.
Прислонившись головой к шесту позади себя, он закрыл глаза. Мысли его текли неспешным потоком, пока не сосредоточились на лице его мучителя. Но этот мучитель был не из его прошлого. Этот мучитель был из настоящего.
Адара. Королева, леди, соблазнительница и повелительница. В самом деле, она могла бы с таким же успехом научиться пользоваться приспособлениями для пыток — они причиняли бы ему меньшую боль, чем уловки, к которым она прибегала, чтобы добиться от него желаемого.
— У тебя снова открылось кровотечение?
Открыв глаза, Кристиан обнаружил в своем шатре упомянутую соблазнительницу, которая приближалась к его постели. Он пожал плечами:
— Оно либо прекратится, либо убьет меня. С моей точки зрения, любой из этих вариантов выигрышный.
— Мне не смешно, милорд. — Она убрала его руку, чтобы осмотреть рану. — Похоже, в нее попала грязь. Нужно поставить припарку, чтобы вытянуть ее.
— Откуда королева знает так много о лечении?
Она вытерла кровь тряпкой. Ее прикосновение было столь нежным, что даже не задело рану.
— У меня много интересов, и у нас при дворе есть несколько превосходных лекарей-арабов. Я люблю слушать, как они ведут разговоры о своей науке. Я нахожу это весьма увлекательным.
— И о чем же они говорят?
Она отошла от его постели и направилась к столу, где лекарь оставил свои бинты и травяные настойки.
— Ну, Омар говорит, что представление о телесных жидкостях неверно. Он не верит в кровопускание как способ сохранить их в равновесии. Он считает, что теория телесных жидкостей в целом ошибочна и что кровь циркулирует по телу и взаимодействует с его важнейшими органами.
Кристиан с готовностью поддержал ее интеллектуальное отступление, которое отвлекало его от мыслей о приятных округлостях ее ягодиц, уводя их в менее волнующее русло.
— Гален ничего не говорил о циркуляции крови, равно как и Платон.
Девушка с улыбкой посмотрела на него:
— Ты читал труды Галена и Платона?
— Да, и еще Константина Африканского, Эльфрика и Аристотеля.
Он видел, что это взволновало ее. Она налила несколько травяных настоек в миску, стоявшую на столе, и переставила ее на постель.
— Ты удивительно хорошо образован. Он усмехнулся:
— Я вырос в монастыре. Там нечего было делать, кроме как переписывать и иллюстрировать рукописи. Брат Амброс всегда говорил, что великие труды должно сохранять для грядущих поколений.
Она забрала у него чашу с вином и налила немного в миску, чтобы получить густую кашицу.
— Так, значит, ты умеешь рисовать? Кивнув, он взял чашу обратно.
— В те дни со мной вечно случались неприятные истории. Порой я так увлекался рукописью, что забывал переписывать ее, а вместо этого принимался читать. Лицо монсеньора Фоли обыкновенно делалось красным, его кустистые белые брови начинали топорщиться, точно рога у дьявола, и сердитым взмахом руки он приказывал мне снова приниматься за работу. А после мне приходилось стоять в трапезной, пока остальные монахи ели, размышляя о своей лени и моля о прощении.
Кристиан смотрел, как она смазывает холодной комковатой кашицей его рану. Она немного щипала кожу, но он уже чувствовал, как она вытягивает гной из его раны.
— Ты усвоил урок? — поинтересовалась Адара.
— Нет. Боюсь, я был плохим учеником и пропустил много трапез.
Рука ее замерла. Она выгнула бровь.
— Ну, для мужчины, пропустившего много трапез, должна я сказать, ты не слишком худощав.
Кристиан разглядывал смугловатую кожу ее щеки. Не бледная, как у европейских женщин, которых он знал прежде, она придавала ее лицу экзотическое сияние. Не удержавшись, он коснулся кончиком пальца ее губ и очертил их изгибы.
— Что еще ты изучала? — спросил он у нее.
— Право, — невозмутимо ответила она. — Особенно мне нравятся «Codex Theodosianus»[6] и «Corpus Iuris Civilis»[7].
