И она заговорила о другом.
Вечером в означенный час Жильбер поднимался по лестнице особнячка Мирабо.
Мирабо ждал его, возлежа в шезлонге; но сперва Жильбера попросили немного подождать в гостиной под предлогом того, что следует предупредить графа о его приезде; поэтому Жильбер успел осмотреться и глаза его остановились на белом кашемировом шарфе, забытом в одном из кресел.
Но Мирабо, не то желая отвлечь внимание Жильбера, не то приписывая большую важность вопросу, который должен был последовать за обменом приветствиями, сказал:
— А, это вы! Знаю, что вы уже исполнили часть вашего обещания. В Париже известно, что я болен, и вот уже два часа, как бедному Тайчу приходится каждые десять минут сообщать о моем здоровье друзьям, которые приезжают спросить, не стало ли мне лучше, а быть может, и врагам, которые являются узнать, не стало ли мне хуже. С первой частью все ясно. Теперь скажите, исполнили ли вы вторую?
— Что вы имеете в виду? — с улыбкой спросил Жильбер.
— Сами знаете.
Жильбер пожал плечами в знак несогласия.
— Вы были в Тюильри?
— Был.
— Видели короля?
— Видел.
— А королеву?
— Тоже.
— И сообщили им, что скоро они от меня избавятся?
— Во всяком случае, сообщил, что вы больны.
— И что они сказали?
— Король осведомился, не потеряли ли вы аппетита.
— А когда вы подтвердили что так оно и есть?
— От души посочувствовал вам.
— Добрый король! В день моей смерти он скажет друзьям, как Леонид:
«Нынче я ужинаю у Плутона.» А что же королева?
— Королева посочувствовала вам и с интересом о вас расспросила.
— В каких выражениях, доктор? — спросил Мирабо, придававший, по-видимому, большое значение ответу Жильбера.
— В очень благожелательных.
— Вы дали мне слово, что повторите буквально все, что она вам скажет.
— Но я не могу вспомнить все буквально.
— Доктор, вы все прекрасно помните.
— Клянусь вам…
— Доктор, вы обещали; неужели вам хочется, чтобы я считал вас человеком, который не держит слова?
— Как вы требовательны, граф!
— Да, я таков.
— Вы настаиваете на том, чтобы я воспроизвел вам все, что сказала королева?
— Слово в слово.
— Ну хорошо же, она сказала, что лучше бы эта бо-лезнь приключилась с вами утром того дня, когда вы с трибуны защищали трехцветное знамя.
Жильберу хотелось оценить, какое влияние на Мирабо оказывает королева.
Тот так и привскочил в своем шезлонге, словно прикоснувшись к вольтовой дуге.
— Как неблагодарны короли! — прошептал он. — Этой речи ей хватило, чтобы забыть о двадцати четырех миллионах, полученных по цивильному листу королем, и еще четырех, составляющих ее часть. Так, значит, эта женщина не знает, так, значит, этой королеве неведомо, что мне для этого пришлось вновь завоевывать популярность, которой я лишился из-за нее же!
Так, значит, она уже не помнит, что я предложил Франции отсрочку авиньонского собрания, чтобы поддержать короля, терзавшегося угрызениями совести из-за религии! Какая ошибка! Значит, она уже не помнит, что, когда я председательствовал в Якобинском клубе, все три месяца, что длилось мое председательство, стоившее мне десяти лет жизни, я защищал закон о составе национальной гвардии, ограниченном активными гражданами!
Опять ошибка! Значит, она уже не помнит, что, когда в Собрании обсуждали проект закона о присяге священнослужителей, я потребовал, чтобы для духовников, принимающих исповеди, присяга была сокращена! Опять ошибка! О, эти ошибки! Эти ошибки! Я заплатил за них сполна, — продолжал Мирабо, а между тем погубили меня вовсе не эти ошибки: бывают такие времена, когда никакие промахи не приводят
