– Я вижу, как молодой человек заткнул куском хлеба кран фонтана, вот отчего во все стороны полетели брызги.
– Ах, как интересно! – пожав плечами, промолвила Шон.
– Потерпите. Я громко выругался, почувствовав, что меня обрызгали. Человек оборачивается, и я вижу…
– Кого?..
– Моего философа, то есть, вернее, нашего.
– Кого, Жильбера?
– Его самого: с непокрытой головой, в куртке нараспашку, в стоптанных туфлях, одним словом – в милом неглиже!
– Жильбер!.. Что он сказал?
– Я его узнаю – он меня узнает, я приближаюсь – он отступает, я протягиваю руки – он бросается со всех ног и бежит, как заяц, между каретами, разносчиками воды…
– И вы потеряли его из виду?
– Еще бы, черт побери! Вы что же, думаете, что я должен был бежать за ним?
– Вы правы. Ах, Боже мой! Конечно, не должны, я понимаю, но теперь мы его потеряли.
– Подумаешь, какое несчастье! – обронила Сильви.
– Еще бы! – проговорил Жан. – Я его должник: за мной хорошая порка. Если бы мне удалось ухватиться за его мятый воротник, ему не пришлось бы долго ждать, клянусь честью! Но он угадал мои добрые намерения и дал стрекача. Ничего, главное – он в Париже. Когда с начальником полиции состоишь в неплохих отношениях, всегда можно найти то, что ищешь.
– Он нам необходим.
– Когда он будет у нас в руках, мы заставим его поголодать.
– Только на этот раз придется ему выбрать местечко понадежнее! – вмешалась Сильви.
– Ну да, а Сильви будет носить ему в это надежное местечко хлеб и воду. Правда, мадмуазель Сильви? – заметил виконт.
– Дорогой брат, довольно шуток, – проговорила Шон, – мальчишка стал свидетелем ссоры из-за почтовых лошадей. Если у него будут основания на вас обидеться, он станет опасен.
– Я дал себе слово, пока поднимался к тебе по лестнице, что сегодня же отправлюсь к де Сартину и расскажу о своей находке. А де Сартин мне ответит, что человек с непокрытой головой, без чулок, в ботинках без шнурков, да еще макающий хлеб в фонтан, должен проживать неподалеку от того места, где его видели в таком неряшливом виде, после чего он займется его поисками.
– Что он может здесь делать без копейки денег?
– На посылках, должно быть.
– Он? Этот необузданный философ? Да что вы!
– Должно быть, отыскал какую-нибудь родственницу, старую богомолку, и она его подкармливает корками, слишком черствыми для ее мопса, – предположила Сильви.
– Довольно, довольно, сложите белье в этот старый шкаф, Сильви. А вас, дорогой брат, я прошу заняться наблюдениями.
Они подошли к окну с большими предосторожностями. Андре оставила вышивание, небрежно положила ноги на кресло, потом протянула руку за книгой, лежавшей неподалеку на стуле; она раскрыла книгу и стала читать нечто весьма увлекательное, как показалось зрителям, потому что она сидела не шелохнувшись.
– С каким увлечением она читает! – заметила Шон. – Что же это за книга?
– Вот что прежде всего необходимо! – отвечал виконт, достав из кармана зрительную трубу; он разложил ее, укрепил в углу подоконника и навел на Андре.
Шон с нетерпением за ним следила.
– Ну как, она в самом деле хороша собой? – спросила она виконта.
– Восхитительна! Изумительная девушка! Какие руки! А пальчики! До чего хороши глаза! Губы могли бы совратить святого Антония. Ножки, ах, божественные ножки! До чего хороша щиколотка в шелковом чулке.
– Ну что ж, влюбитесь в нее, вам сейчас только этого недоставало! – со смехом воскликнула Шон.
– А почему бы и не влюбиться?.. Мы бы неплохо все разыграли, особенно если бы она хоть немножко меня полюбила. Это несколько успокоило бы нашу бедную графиню.
– Дайте мне трубу и перестаньте молоть вздор… Да, она действительно хороша, не может быть, чтобы у нее не было любовника… Да она не читает, взгляните!.. Она вот-вот выронит книгу… Ну вот, книжка выскальзывает.., падает… Видите, я была права, Жан: она не читает, она мечтает.
– Или спит.
– С открытыми глазами? До чего красивые глаза, черт возьми!
– Во всяком случае, – заметил Жан, – если у нее есть любовник, мы его отсюда увидим.
– Да, если он придет днем. А если ночью?..
– Дьявольщина! Об этом я и не подумал, а ведь надо было побеспокоиться об этом в первую очередь… Это доказывает, до какой степени я наивен.
– Да, наивен, как прокурор.
– Хорошо, что вы меня предупредили, я что-нибудь придумаю.
– Отличная труба! – похвалила Шон. – Я могла бы прочесть книгу.
– Прочтите и скажите мне название. Я попробую отгадать что-нибудь по книге.
Шон с любопытством направилась к окну, но еще быстрее отскочила.
– Ну, что там еще? – спросил виконт. Шон схватила его за руку.
– Посмотрите осторожно, брат, – сказала она, – взгляните, кто выглядывает вон из того слухового окна слева. Смотрите, чтобы вас не заметили!
– Хо, хо, это мой любитель сухарей, да простит меня Бог! – глухо проговорил Дю Барри.
– Он сейчас свалится.
– Нет, он держится за водосточную трубу.
– А куда он смотрит так пристально? Уж не пьян ли он?
– Кого-то подстерегает. Виконт хлопнул себя по лбу.
– Я понял! – вскричал он.
– Что понял?
– Он высматривает нашу мадмуазель, черт побери!
– Мадмуазель де Таверне?
– Да! Вот он, любовник из ее голубятни! Она едет в Париж – он бежит за ней. Она поселилась на улице Кок-Эрон – он сбегает от нас на улицу Платриер. Он смотрит на нее, а она мечтает.
– Могу поклясться, что это похоже на правду, – проговорила Шон. – Взгляните, как он смотрит, как пристально, как горят у него глаза: он влюблен так, что потерял голову.
– Сестрица! – сказал Жан. – Мы можем больше не высматривать птичку, влюбленный юнец сделает это за нас.
– Для себя – да.
– Нет, для нас. А теперь позвольте вас покинуть: пойду к дорогому Сартину. Черт побери! Какая удача! Будьте осторожны, Шон: философ не должен вас видеть. Вы знаете, как легко его спугнуть.
Глава 30.
ПЛАН КАМПАНИИ
Де Сартин возвратился домой в три часа ночи. Он очень устал и в то же время был вполне удовлетворен вечером, который он сумел устроить для короля и графини Дю Барри.
Воодушевление народа было в немалой степени подогрето прибытием ее высочества Марии- Антуанетты, вот почему в честь его величества тоже раздавались приветственные крики «Да здравствует король!». Однако справедливости ради следует отметить, что восторженности народа поубавилось со времен знаменитой болезни короля в Меце, когда вся Франция была в церкви или в местах паломничества, молясь за здравие юного Людовика XV, которого называли в то время Людовиком XV Возлюбленным.
А графиня Дю Барри, которую оскорбляли на улице, выкрикивая словечки особого сорта, была вопреки
